Анатолий Безуглов - Мафия

Измайлов: Товарищ судья, разве можно опираться только на одни голословные утверждения Киреева? Человека, заинтересованного в компрометации следствия и лиц, которые по долгу службы занимались разоблачением его преступных деяний. Я требую, чтобы газета дала опровержение по поводу фактов, опубликованных в статье Мелковского «Произвол», и принесла мне публичное извинение…»

После этих слов были показаны немые картинки из зала суда: еще выступление истца, ответчика, удаление суда (видимо, на совещание для вынесения решения), потом крупным планом герб республики и снова зал судебного заседания, все встали, и судья, держа перед собой лист бумаги, именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики объявил решение:

— В иске Измайлову Захару Петровичу отказать-Услышав эти слова, Чикуров вскочил.

— И это называется суд! — вскричал Игорь Андреевич так, что даже притихли Лаура с Андрюшкой, испуганно прижавшись друг к другу. Он рывком выключил телевизор. — Но почему Захар Петрович не разыскал меня и не вызвал в качестве свидетеля?

— Молчи уж, — пробурчала Надежда Максимовна. — Мало тебе своих неприятностей? — Видя, что муж схватил телефонную трубку, она настороженно спросила: — Ты куда?

— Надо разыскать Измайлова, — лихорадочно крутил диск Чикуров. — Захар Петрович всегда останавливается в «Центральной».

— Игорь, — мягко заметила Дагурова, — это ведь запись, — кивнула она на телевизор. — Суд состоялся бог знает когда…

— Вот черт! — бросил трубку Чикуров. — Не подумал.

Он стал листать записную книжку, нашел нужную страницу и снова набрал номер. По автоматической междугородной связи.

Южноморск соединился лишь с третьей попытки. У нас дома была только дочь. Ксюша ответила, что я на работе. Игорь Андреевич хотел что-то выяснить, но связь прервалась.

Не знаю, что мне больше помогло: врачи или злость. Наверное — то и другое. И еще Галина, примчавшаяся в Москву на следующий день после того, как я загремел в больницу.

Другая бы расклеилась, разнюнилась, но моя жена взяла с самого начала твердый, оптимистичный тон.

— Главное, не давай хвори одолеть тебя, — говорила она. — Борись. И вообще, считай, что это природный катаклизм. От него никто не застрахован.

— При чем здесь природа? — удивился я.

— Так ведь нынче год сверхактивного солнца, — убеждала меня жена. — Такого максимума деятельности нашего светила ученые еще никогда не наблюдали. Отсюда и всякие бедствия: стихийные и человеческие. Между прочим, самые страшные вехи в истории Советской страны приходилось на эти максимумы. Двадцать восьмой, тридцать седьмой, сорок девятый…

— Ты имеешь в виду сворачивание нэпа, сталинские репрессии?

— Конечно, — подтвердила Галина. — Именно в названные годы у «вождя всех народов» обострялась паранойя и как следствие проявлялась крайняя жестокость.

— Ну, это лишь гипотеза.

— Как сказать…

Об истинных причинах, доведших меня до больничной койки, она даже не заикалась. Впрочем, я и сам старался не думать об этом.

Но суровая действительность напомнила о себе, как только я вернулся домой. Если у нас хотят разделаться с человеком, то в ход идут любые средства. Мое имя трепали в газетах, на всевозможных совещаниях и активах. Затем я получил уведомление: на ближайшем бюро обкома партии будет рассматриваться мое персональное дело. Кончится, естественно, тем, что исключат из партии. Чтобы уйти от этого позорного судилища, я самолично выложил на стол партийный билет, что вызвало шоковую реакцию секретарей и аппарата обкома. А до этого сдал дела Гуркову, наконец-то занявшему вожделенное кресло.

О его назначении облпрокурором довольно точно сказала Галина словами одного юмориста: «Рожденный ползать, довольно быстро продвигается»…

Я махнул на недельку в Синьозеро, чтобы полечиться лесом. К лесотерапии, так сказать, меня приучила матушка давно.

Помню, в детстве врачи неожиданно обнаружили у меня какие-то шумы в сердце. Посоветовали лечь в больницу. Мать воспротивилась этому, сказав:

— Походи, сынок, окрест, по дубравам, березнякам, соснякам. Где почувствуешь, что тебе станет легче и тело как бы парит, там и гуляй больше.

Я послушался. Исходив дальние и ближние полянки и чащобы, нашел место, где действительно как бы обретал способность прямо-таки летать. Дышалось легко, в меня словно влились силы и благодать. Находилось оно верстах в пяти от села. Растительность тут была разнообразная, но преобладали вековые сосны.

А может быть, все происходило потому, что рощица была уж больно красива. Небольшой взгорок, сухой и чистый, при ясной погоде весь пронизанный солнцем.

А какие там родились боровички и маслята!

Правда, я замечал, что в солнечную погоду в самом зените лета (это июль и август) мне почему-то сдавливало грудь, сердце билось неровно.

— Верно, Захарушка, — подтвердила мать, — в такие дни я тоже не хожу в хвойный лес. Плохо себя чувствую.

Но зато по осени, особенно в ядреные прозрачные дни, ходить по «моей» роще было одно удовольствие. Как и зимой на лыжах.

Я пристрастился к лесолечению, и уже при следующем посещении больницы никаких отклонений у меня не обнаружили.

Потом мне как-то попались на глаза стихи: «Не оттого ли сердцу сладко, что я всесильно растворен в просторах этих без остатка». И понял: о целительной силе природы, происходящей от ее дыхания и красоты, так точно мог сказать только поэт.

Из родного села я вернулся в Южноморск с ощущением, что окончательно поднялся на ноги. Нашлись силы для поездки в Москву, на суд, который я, увы, проиграл…

Встал вопрос — как зарабатывать на хлеб насущный? Все-таки глава семьи, кормилец…

«Отцы города» проявили «милосердие», предложив помощь с устройством на работу. Помощником по быту на небольшую фабрику, завхозом в один из санаториев и еще что-то в этом духе, смахивающее на подачку. Я вежливо поблагодарил и отказался, решив устраиваться сам. Выбор произошел как-то неожиданно. Проходя мимо ворот таксопарка, я обратил внимание на объявление, что требуются водители. Вспомнил, что первая-то моя профессия — механизатор. С правом вождения любого четырехколесного транспорта. Позднее, в армии, получил права, так что вполне подходил.

Задумано — сделано. Тем более автопарк находился в двух шагах от дома, что было весьма удобно.

С первых же дней я попал в гущу событий, сотрясающих таксопарк. Как и по всей стране, коллектив бурлил, требуя перемен. Мой напарник Гриша Исаичев, молодой и напористый, был одним из заводил тех, кто взбунтовался против устоев, царивших десятилетиями. Дней через десять после того, как я стал таксистом, мне пришлось присутствовать на собрании коллектива.