Донна Леон - Счет по-венециански

— Ты сказала: «партнер», он был один?

— Да, она говорила, что один.

— Назвала имя?

— Я не спрашивала. Это не мое дело.

— Ты ей поверила? Насчет единственного партнера?

— Не видела никаких причин не верить. Как я уже сказала, я знаю ее с детства, и, насколько я могу судить, это была правда.

— А что там за история с журналом, которым запустила в тебя ее мать? — спросил Брунетти.

Она покосилась на него, явно удивляясь его осведомленности.

— Ах да, сестра: если уж она берется о чем-то рассказывать, выкладывает все до конца.

Это было сказано без всякой злости, а только с восхищением и едва заметной завистью. Брунетти не сомневался, что именно такое смешанное чувство и должна вызывать Элеттра у тех, кто живет с ней бок о бок всю жизнь.

— До журнала дело дошло попозже, — начала она. — Когда мы вышли из смотровой, синьора Тревизан стала требовать, чтобы я сказала ей, что с Франческой. Я ответила, что у нее легкое инфекционное заболевание, которое скоро пройдет. Ее такой ответ вроде бы устроил, и они ушли.

— Как же она узнала правду?

— Из-за лекарства. Зовиракс — средство, которое чаще всего используют для лечения лишая и герпеса. То, что Франческа принимала его, указывало на характер болезни. У синьоры Тревизан есть друг-фармацевт. По-видимому, она как-то так, между прочим, и поинтересовалась у него, от чего это лекарство, а он, конечно, объяснил, ведь ни для чего другого этот препарат почти никогда не применяется. На следующий день она явилась ко мне, уже без Франчески, и стала высказывать оскорбительные для меня предположения. — Она замолчала.

— И что это были за предположения?

— Она обвиняла меня в том, что я якобы помогла Франческе сделать аборт. Я сказала, чтобы она убиралась из кабинета, вот тогда-то она и запустила в меня попавшимся под руку журналом. Два моих пациента, уже пожилые люди, схватили ее за руки и вывели из приемной. Больше я ее никогда не видела.

— А что девочка?

— Ее я встречала пару раз на улице, но пациенткой моей она больше не является. Ко мне поступил запрос от другого врача на подтверждение диагноза — я подтвердила. К тому времени я уже отослала синьоре Тревизан медицинские карты ее и дочери.

— У тебя есть какие-нибудь предположения, с чего ей в голову пришла эта мысль, будто ты организовала аборт?

— Нет, никаких. Я в любом случае не смогла бы этого сделать без согласия родителей.

Дочери Брунетти, Кьяре, было столько же лет, сколько год назад было Франческе, четырнадцать. Интересно, а как бы он или его жена повели себя, если б узнали, что у их девочки венерическое заболевание? Он тут же отмахнулся от этой мысли — уж слишком она была мучительной.

— Почему ты не хочешь обсуждать здоровье синьоры Тревизан?

— Я уже сказала: потому что не считаю это относящимся к делу.

— Ну я ведь тоже говорил, что к делу может относиться все, что угодно. — Он попытался смягчить свой тон. Возможно, она это почувствовала.

— Хорошо, допустим, у нее была больная спина, дальше что?

— Если бы это действительно было так, ты, не раздумывая, рассказала бы мне об этом.

С минуту она сидела молча, потом мотнула головой.

— Нет, она была моей пациенткой, поэтому я не могу обсуждать ничего из того, что знаю.

— Не можешь или не хочешь? — спросил Брунетти, уже не скрывая, насколько важен весь этот разговор.

Она уставилась на него немигающим взглядом.

— Не могу, — повторила она и отвела глаза, чтобы посмотреть на часы. Ему явно давали понять, что он лезет не в свое дело. — У меня сегодня до обеда еще один вызов.

Брунетти уже осознал: против этого ее решения он бессилен.

— Спасибо за то, что уделила мне время, и за рассказ, — сказал он совершенно искренне. А после добавил уже более доверительным тоном: — Странно, но до меня только сегодня дошло, что вы с Элеттрой сестры.

— Ну, она все-таки на пять лет моложе.

— Не во внешности дело, — сказал он и, увидев вопросительное выражение на ее лице, пояснил: — Я о характере. Вы по характеру очень похожи.

Широкая улыбка мгновенно осветила ее лицо.

— Нам это часто говорят.

— Конечно. Могу себе представить насколько.

Минуту она стояла, не говоря ни слова, а потом весело рассмеялась. Продолжая смеяться, она отодвинула стул, встала и потянулась за плащом. Он помог ей одеться, взглянул на счет и бросил на стол деньги. Она подхватила свою коричневую сумку, они вместе вышли на площадь и обнаружили, что стало еще теплее.

— Большинство моих пациентов считают, что такая погода, — и она махнула рукой, как бы охватывая этим жестом и площадь, и наполнявший ее свет, — все это к ужасной зиме.

Они спустились вниз по трем низеньким ступенькам и пошли через площадь.

— А если бы сегодня было необычайно холодно, что бы они тогда сказали? — спросил Брунетти.

— Тогда бы они сказали то же самое: что это верный признак ужасной зимы, — ответила она как ни в чем не бывало, ничуть не смущаясь явным противоречием. Оба они были коренными венецианцами и прекрасно понимали друг друга.

— Какие мы все-таки пессимисты, а? — проговорил Брунетти.

— Когда-то наш город был центром империи. А теперь что? — И она вновь сделала свой широкий жест, захватив и собор, и колокольню с портиком Сансовино. — Теперь наш город превратился в эдакий Диснейленд. Я думаю, одного этого достаточно, чтобы быть пессимистом.

Брунетти кивнул, но промолчал. Она его не убедила. Не часто, но все же время от времени его наполняло такое чувство, что город все еще не утратил своего величия.

Они расстались у подножия колокольни; она направилась к своему пациенту, жившему на Кампо-делла-Герра, а его путь лежал мимо Риальто — он шел домой обедать.

Когда Брунетти добрался до своего квартала, магазины были еще открыты, так что он успел зайти в бакалейную лавку на углу и купить четыре стеклянные бутылки минеральной воды. Однажды, уступив в минуту слабости доводам об экологической безопасности, он присоединился к объявленному их семьей бойкоту пластиковых бутылок, и теперь, так же как и его домашние, он не мог не отдать им должного, обзавелся привычкой каждый раз, проходя мимо магазина, заглядывать в него и покупать несколько стеклянных бутылок. Порой он задавался вопросом, уж не купаются ли его домашние в этой воде? Как-то слишком быстро она заканчивалась. Поднявшись на пятый этаж, он поставил сумку с бутылками и выудил из кармана ключи. Из-за двери до него доносились передаваемые по радио новости — небось подбрасывают охочей до скандалов публике свежие детали смерти Тревизана. Он толчком открыл дверь, внес бутылки в прихожую и прикрыл за собой дверь. Из кухни слышался хорошо поставленный голос: «…отрицает, что ему что-либо известно по существу выдвинутых против него обвинений, и отмечает, что вот уже двадцать лет верой и правдой служит бывшей Христианско-демократической партии, и это само по себе следует считать доказательством того, как он предан принципам законности. В то же время Ренато Мустаччи, признавшийся ранее в сотрудничестве с мафией в качестве наемного убийцы и находящийся в данный момент в заключении в тюрьме „Регина Цели“, продолжает утверждать, что именно по приказу сенатора он и двое его товарищей застрелили судью Филиппо Президе и его жену Эльвиру в Палермо в мае прошлого года».