Донна Леон - Гибель веры

— Кто-нибудь хочет еще отбивную? — прозвучал совершенно обыденно голос Паолы.

Ей ответили два мотания головами и одно бурчание — вполне достаточная реакция, чтобы убрать блюдо. В этот день салата не было, и она хотела подать на десерт только фрукты. Но передумала: открыла на разделочном столе бумажную упаковку и вынула здоровенный пирог с начинкой из взбитых сливок, украшенный свежими фруктами. Собиралась вечером взять с собой в университет — предложить коллегам после ежемесячной встречи факультета.

— Кьяра, дорогая, не поставишь ли тарелки? — И вынула из ящика широкий серебряный нож.

Огромные куски, которые она отрезала, по мнению Брунетти, способны были отправить их всех в инсулиновую кому. Зато сладость пирога, и кофе, и потом беседа о том, что первый весенний день не хуже этого пирога, восстановили в семье некоторое спокойствие. Паола собралась вымыть посуду, а Брунетти — почитать газету. Кьяра исчезла в свою комнату, а Раффи отправился к приятелю готовить физику. Ни Брунетти, ни Паола не развивали больше неприятную тему, но оба понимали, что не в последний раз слышат о падре Лючано.

После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой, возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому.

Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала.

Брунетти не раз задавался вопросом, каково тут жилось во времена Счастливой Республики, когда те же самые расстояния преодолевали на одних веслах, без моторов и клаксонов, в тишине, нарушаемой лишь криками лодочников — «Оше» — и шлепаньем весел. Многое, очень многое изменилось: современные купцы осуществляют связь с помощью ненавистных сотовых телефонов, а не посредством галеонов. Сам воздух пропитан миазмами истощения и загрязнения, приплывающими с Большой земли. Морской бриз уже не способен продувать город начисто. Единственное, что осталось неизменным в веках, как наследие, — это городская тысячелетняя продажность. Его всегда смущала собственная неспособность решить, хорошо это или плохо.

Первым побуждением было выйти у Сан-Самуэле и совершить долгую прогулку в сторону Сан-Марко, но мысль о толпах, которые выманила на улицы эта соблазнительная погода, удержала его на катере, и он доплыл до Сан-Дзаккариа. Вернулся к квестуре и оказался там в самом начале четвертого — явно раньше большинства полицейских.

За то время, что он обедал, на столе в его кабинете прибыло бумаг, — может, они размножаются? Синьорина Элеттра, как и обещала, выдала ему по всем правилам напечатанный список имен — основных наследников тех, кого назвала ему сестра Иммаколата (да нет, Мария Теста, поправил он себя), — с адресами и телефонами. Комиссар просмотрел список: трое живут в Венеции, четвертый — в Турине, в последнем завещании перечислены шестеро, среди них ни одного жителя Венеции. В завершение допечатано сообщение от синьорины Элеттры: копии завещаний будут у нее завтра после обеда.

В первый момент комиссар подумал, что надо сначала позвонить, но потом рассудил, что, если прибыть без предупреждения, без объявления и по возможности неожиданно, всегда получаешь некоторое преимущество, по крайней мере для первого разговора. Поэтому он ничего не стал делать, только выстроил адреса на своей мысленной карте города в удобном порядке и опустил список в карман пиджака. Преимущество неожиданности он никак не связывал с виной или невиновностью тех, с кем надо говорить, но большой опыт научил его, что внезапность часто раскручивает людей и они говорят правду.

Брунетти склонил голову над еще не читанными служебными бумагами и углубился в них. Прочитал одну, выпрямился на сиденье и подтянул к себе стопку. Еще несколько минут монотонного чтения — и подействовало тепло кабинета, сытный обед: он сложил руки на коленях, подбородок уперся в грудь… Пробудился Брунетти внезапно и очень скоро от звука хлопнувшей в коридоре двери, потряс головой, потер лицо руками, — эх, жаль, кофе нет. Вместо кофе в дверях возник Вьянелло: так, дверь стояла открытой, пока он дремал.

— Добрый день, сержант! — Комиссар одарил Вьянелло улыбкой начальника, у которого вся квестура под контролем. — Что там?

— Я говорил, что зайду за вами, сеньор. Без четверти четыре.

— Уже? — Брунетти глянул на часы.

— Да, синьор. Заходил раньше, но вы были заняты. — Он подождал немного, чтобы сказанное дошло, и добавил: — Я там лодку привел.

Когда спускались по ступеням из квестуры, Брунетти спросил:

— Вы говорили с Мьотти?

— Да, синьор. То, что и ожидалось.

— Братец — гей? — Он даже не поглядел на Вьянелло.

Тот встал посреди лестничного марша и, когда Брунетти повернулся к нему, поинтересовался:

— Откуда вы знаете, синьор?

— Он вроде бы нервничал из-за брата и его друзей церковников, и что еще могло бы заставить Мьотти нервничать? Он у нас широтой взглядов не отличается. — После минутного размышления Брунетти добавил: — К тому же геи среди священников — не исключение.

— По-моему, не геи как раз исключение, — заметил Вьянелло и возобновил спуск по ступеням — Но вы всегда говорили, что он хороший полицейский, синьор.

Видимо, сержант опять задумался о Мьотти, но не счел возможным объяснять шефу почему.

— Не обязательно широко мыслить, чтобы быть хорошим полицейским.

— Пожалуй, не обязательно.

Через несколько минут они были уже за пределами квестуры, Бонсуан, рулевой, ждал их на борту полицейского катера. Все сверкало перед ними: медные детали лодки, металлическая петелька на воротнике Бонсуана, молодые зеленые листья лозы, что оживала на стене на противоположной стороне канала, винная бутылка, которая дрейфовала по сияющей поверхности воды. Не иначе как это обилие света побудило Вьянелло широко раскинуть руки и улыбнуться.

Это движение привлекло внимание Бонсуана, и он недоуменно уставился на сержанта. Тот застеснялся было своей непосредственности и попробовал сделать вид, что это его непроизвольное весеннее движение не более чем усталое потягивание кабинетного чиновника. Вдруг низко над водой просвистела влюбленная пара стрижей — и сержант отбросил притворство.