Донна Леон - Гибель веры

— Я за вами зайду, — сказал Вьянелло.

Когда его младший товарищ двинулся к двери, Вьянелло повернулся, указал на исчезающего Мьотти и кивнул начальнику. Пусть он будет уверен: если есть что выяснить относительно нежелания Мьотти проводить время с церковными друзьями брата — Вьянелло вытащит это наружу в течение дня.

Оставшись один, Брунетти открыл ящик и вынул «Желтые страницы». Просмотрел перечень докторов: в Венеции ни одного Мессини. Проверил «белые страницы» — нашел троих, один из них доктор Фабио, адрес в Дорсодуро. Отметил его телефон и адрес, потом взял трубку и набрал другой номер, который знал на память. Трубку взяли после третьего гудка, откликнулся мужской голос:

— Алло!

— Чао, Леле. — Брунетти узнал хриплый басок художника. — Я звоню по поводу одного из твоих соседей, доктора Фабио Мессини.

Леле Бортолуцци, чьи предки осели в Венеции еще во время крестовых походов, знал всех, кто жил в Дорсодуро.

— Это у которого афганка?

— Собака или жена? — переспросил со смехом Брунетти.

— Если тот, о ком я думаю, жена — римлянка, а вот собака — афганка. Прекрасное, изящное существо. И жена тоже, если ты о ней подумал. Выгуливает ее под окнами моей мастерской по крайней мере раз в день.

— Мессини, которого я ищу, держит дом престарелых неподалеку от Джустиниани.

Леле знал все:

— И он же управляет тем, где Регина?

— Да.

— Как она, Гвидо?

Леле был лишь на несколько лет моложе его матери, знал всю ее жизнь и дружил с ее мужем.

— По-прежнему, Леле.

— Спаси ее Господь, Гвидо. Извини.

— Спасибо. — Больше сказать было нечего. — Так что насчет Мессини?

— Насколько я помню, он начинал с амбулатории лет двадцать назад. Но потом, когда он женился на этой римлянке, Клаудии, деньги ее семьи помогли ему основать casa di cura. После этого он перестал практиковать. Ну, думаю, что перестал. А теперь, кажется, у него четыре или пять таких заведений.

— Ты его знаешь?

— Нет, иногда случайно встречаюсь — не часто. Уж точно не так часто, как вижу его жену.

— Откуда ты знаешь, кто она?

— Купила у меня несколько картин за эти годы. Она мне нравится. Интеллигентная женщина.

— И с хорошим художественным вкусом?

Смех Леле вырвался из трубки.

— Скромность не позволяет мне ответить на этот вопрос.

— О нем что-нибудь говорят? Или о них?

Последовала долгая пауза, наконец Леле ответил:

— Я ничего не слышал. Но могу поспрашивать, если хочешь.

— Только чтобы никто не догадался, что ты что-то выведываешь.

Брунетти знал, что это излишне, но все-таки.

— Не бойся, комар носу не подточит, — пообещал тот.

— Буду очень признателен, Леле.

— Что-нибудь связанное с Региной?

— Нет, совсем нет.

— Вот и славно. Она была чудесной женщиной, Гвидо. — И, будто внезапно осознав, что употребил прошедшее время, он быстро добавил: — Позвоню тебе, если что-нибудь выясню.

— Благодарю, Леле. — Брунетти чуть не напомнил о деликатности дела, но ограничился лаконичным прощанием: чтобы процветать, как Леле, в мире венецианского искусства и антиквариата, надо иметь в характере шелка столько же, сколько и стали.

Еще не было двенадцати, но запах весны, ведшей осаду города всю последнюю неделю, так и манил его из кабинета. Да и вообще, он начальник, так почему бы просто не встать и не уйти, раз вздумалось? Комиссар не счел себя обязанным остановиться и оповестить синьорину Элеттру, куда идет. Вероятно, она увлеклась компьютерным взломом, и он не собирался быть ей ни помощником, ни, по правде говоря, помехой. Вот и оставил ее за этим делом и направил свои стопы к Риальто и к дому.

Выходил он из дома холодным, сырым утром, а сейчас сияющий день, тепло… Брунетти расстегнул пиджак и пальто, размотал шарф и засунул в карман, но все равно ему было жарко — аж спина взмокла, ознаменовав открытие сезона. Шерстяной костюм превратился в вериги, и комиссара посетила предательская мысль, что брюки и пиджак стали теснее, чем были в начале зимы, когда он начал их носить. Добравшись до моста Риальто, он рванулся вперед с внезапно нахлынувшей бодростью и побежал по ступенькам. Через дюжину скачков запыхался, пришлось перейти на шаг. Наверху сделал передышку — остановился и посмотрел налево, в сторону излучины, где Большой канал поворачивал в сторону Сан-Марко и Дворца дожей. Солнце ослепительно сверкало на воде, на которой качались первые черноголовые чайки.

Дыхание выровнялось, и он начал спускаться вниз. Умиротворенный ласковым деньком, Брунетти не чувствовал обычного раздражения из-за того, что улицы запружены народом и повсюду топчутся туристы. Проходя между рядами фруктовых и овощных лавок, он обнаружил, что привезли первую спаржу. Удастся ли подбить Паолу, чтобы купила? Взгляд на ценник — и все ясно: надежды нет, по крайней мере до следующей недели, когда спаржа наводнит рынок и цена упадет вдвое. Прогуливаясь, комиссар разглядывал овощи, изучал цены, время от времени кивая и раскланиваясь. Вот в последней лавочке справа знакомые розетки молодых листьев — надо зайти, взглянуть поближе, спросить.

— Это пунтарелле? [10] Овощ из семейства сложноцветных, или астровых, близкий к цикорию. «Перья», или розетки, молодых листьев очень тонко нарезают вдоль и замачивают в большом количестве холодной воды на несколько часов. За это время цикориевая стружка завивается совершенно особым образом. Хрустящие завитки подают сырыми, полив оливковым маслом, уксусом и измельченными анчоусами. Вот не ожидал увидеть его на рынке так рано.

— Да, и самый лучший на Риальто! — заверил его лоточник с лицом, горевшим от многолетних винных возлияний. — Шесть тысяч кило, и это еще дешево!

На такие глупости Брунетти отвечать не стал. Когда он был мальчишкой, килограмм puntarelle стоил несколько сот лир и его почти никто не ел, а кто покупал, так в основном уносили домой и скармливали кроликам, которых незаконно держали во двориках или садиках на задах дома.

— Я возьму полкило. — И он достал из кармана несколько бумажек.

Лоточник перегнулся через груды овощей, разложенные перед ним, и подцепил щедрую жменю острых, едких зеленых листьев. Жестом фокусника он извлек из ниоткуда лист оберточной бумаги, шлепнул на весы, обрушил на него листья и быстро свернул все вместе в аккуратный кулек. Положил его на коробку с ровными рядами мелких кабачков и протянул ладонь. Брунетти отдал ему три тысячелировые банкноты, не спросил полиэтиленового пакета и двинулся домой.

Под часами повернул налево и направился к Сан-Апонал и к дому. Бездумно нырнул в первый переулок справа и вошел в закусочную, где заказал прошутто [11] Пармский окорок. , обернутый вокруг тонкой хлебной палочки, и стакан шардоне, чтобы смыть соленый вкус мяса.