Збигнев Сафьян - Грабители

— Где?

— На виллу по улице Каневской. Езек Часовой Мастер назвал даже его имя: Ероним Мругал. Клянется вроде той женщины из Колобжега, что видел его паспорт.

— Чепуха, — сказал Кортель. — Все это фантазия Езека. Нельзя брать всерьез ни показания Езека Часового Мастера, ни этой из Колобжега.

— А тебя не настораживает такое совпадение: вилла на Каневской?

— Это случайность. Или подсознательный бред Езека. Вспомни, что этот человек погиб второго апреля, а Болек, Циклон и Желтый Тадек совершили кражу на вилле двадцать седьмого мая. Тут нет никакой связи.

— Пожалуй, да. Пожалуй, ты прав. Пора кончать с этим… Но, видишь ли, старина, меня постоянно что-то беспокоит в этом деле… Не могу сказать что…

— Меня тоже беспокоило, — сказал Кортель.

— А сейчас?

— Кажется, уже нет… Всегда найдется какое-нибудь не совсем разгаданное дело, ты его откладываешь, а оно снова возвращается к тебе, ты снова откладываешь…

— А я все же хотел бы узнать, кем же на самом деле был этот человек. Нам уже известны три его лица. Спроси у Циклона и Желтого Тадека, не встречали ли где они этого типа.

— Спрошу, — уверил Кортель и забыл об этом, когда вернулся в свою комендатуру.

Он допрашивал Циклона, но совсем по другому поводу. Если верить Окольскому, Циклон, а не Желтый Тадек вошел в кабинет вторым. В сущности, это было маловажно, но Кортель хотел еще раз проверить, что помнит Циклон — Мичинский. Циклон производил впечатление самоуверенного человека: он уже догадался, что ему отвечать за ограбление и вооруженное сопротивление, и только, но не за убийство. Но вопросы инспектора его обеспокоили.

— Я ведь уже все сказал!

— Правильно, Циклон. Повторишь еще раз. Что ты увидел, когда вошел в кабинет?

— Болека… лампу на столе… и девушку…

— Видел ли ты опрокинутый стул посреди комнаты?

— Не помню…

— А что лежало на столе?

— Клянусь богом, я не смотрел на стол.

— А на пол?

Циклон задумался.

— Я посмотрел на пол… взглянул и дал тягу… Тадек крикнул Болеку: «Наследил, фрайер!»

— Так кто был первым: ты или Тадек?

— Тадек.

— А Болек утверждает, что это был ты.

— У него, наверное, помешательство…

— Хорошо, вернемся к полу: что ты там увидел?

— Девушку.

— Вспомни, может, еще что-то? Не дури, если ты видел какой-то предмет и скажешь правду, то для тебя же лучше.

— Статуэтку видел, пан капитан.

— Статуэтку? — переспросил Кортель. — Почему до сих пор молчал?

— А меня никто о ней не спрашивал…

«Серьезное упущение в следствии, — подумал Кортель. — Циклона допрашивали я и Соболь — и не задать такого вопроса!»

— Как выглядела статуэтка?

— Я очень-то к ней не присматривался, вроде из бронзы… Изображает какого-то типа, похож на нашего ксендза, на голове у него что-то… И грудь голая…

— Будда.

— Может, и Будда.

— И что же случилось с этой статуэткой?

— Не знаю, пан капитан. Может, Болек взял… Я так подумал: он этой статуэткой ее…

Желтый Тадек, вызванный сразу после Циклона, упорствовал, что ничего на полу не заметил.

— Я взглянул на девушку и убежал, — повторил он. Эту фразу он твердил во время каждого допроса.

Дежурный сержант доложил по телефону, что явился Рыдзевский. Кортель закрыл окно. Теперь он все время думал о статуэтке: Болек и Тадек не заметили орудия убийства, и только Циклон заметил. Скорей всего он говорит правду: очень подробно описал статуэтку, значит, тот, кто пришел после них, забрал ее с собой…

Инженер Рыдзевский выглядел очень плохо, был еще неряшливее, чем всегда. Вместо пиджака на нем был грязный свитер.

— Схватили его, — сказал он и разразился смехом.

— Почему вы смеетесь?

— Потому что, когда убийца уже пойман, вы перестаете верить, что это убийца. Разве я ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — сухо ответил Кортель.

Рыдзевский вдруг стал серьезным и съежился на стуле.

— Извините. Мой смех, конечно, неуместен, но я уже не могу владеть своими нервами. Не могу перестать думать о Зосе. Вы, конечно, понимаете. Я послал ей посылку, нанял адвоката, но адвокат утверждает, что еще слишком рано предпринимать какие-либо шаги… Мы рассчитываем на амнистию… Что ей грозит, пан капитан?

— С этим вопросом вы должны обратиться к прокурору. Кодекс предусматривает до пяти лет заключения.

— О боже!

Все-таки ему было жаль Рыдзевского, как, впрочем, и двух этих девушек… Было какое-то сходство в их судьбах.

— Но я не думаю, что это будет так, — сказал Кортель мягче. — В конце концов, речь идет о начинающем воре…

Лицо Рыдзевского застыло.

— Но суд же берет во внимание размер преступления, совершенного скрывающимся лицом?

— Несомненно.

— О чем вы хотели со мной говорить, пан капитан?

— О вашей поездке во Вроцлав.

— У меня там было несколько лекций…

— Помните, мы в тот вечер встречались на Пулавской, в кафе?

— Помню.

— Во сколько вы выехали из Варшавы?

— Два или три часа спустя. Я еще успел поужинать в рыбном ресторане, тоже на Пулавской, и отправился. Домой уже не заходил. Я люблю ездить ночью…

— И как долго длилась эта… ночная поездка?

— Долго. Я проколол шину. Даже немного вздремнул. Во Вроцлаве был около пяти утра.

— В «Монополе»?

— Да.

Все это надо было проверить, но уже из показаний Рыдзевского следовало, что в ту ночь он мог находиться на Валу Медзешинском. Алиби у него не было.

— Вы возвратились тоже на машине?

— Нет.

— То есть как?

— Самолетом. — Рыдзевский улыбнулся. — Машину оставил у знакомого лакировщика во Вроцлаве… отличный специалист, а мой автомобиль основательно пообтерся. Не понимаю, почему вы мне задаете этот вопрос?

— Боюсь, что вы очень хорошо понимаете, — ответил Кортель.

— Очень приятно, пан инспектор.

— Почему?

— Что вы боитесь. Не собираетесь ли вы меня подозревать?

— Нет, — признался Кортель.

— Это уже вопреки правилам. Вы должны подозревать всех и во всем, относиться ко всем с одинаковым холодным равнодушием. Так работают…

— …детективы в романах.

— Именно. А не кажется ли вам, что иногда случаются такие загадки, которые лучше и приличнее было бы не разрешать?

— Нет, — парировал Кортель, меняя тон. — Но думаю, что эта загадка должна быть разгадана.

— Да, — сказал Рыдзевский, — я тоже так считаю. Я хотел, чтобы вы знали: все, что я делаю в последнее время, я делаю с мыслью о Зосе.

— Понимаю. — Однако Кортель не понял, почему Рыдзевский добавил «в последнее время».

Кабинет Ладыня, когда они вошли туда втроем — он, Окольский и милиционер, охраняющий Болека, — выглядел точно так же, как и тогда, 27 мая. Задернутые портьеры на балконных дверях, придвинутые к ним два стула, почти пустой стол… Окольский, очень бледный, встал на пороге. Он снял очки и протер их платочком.