Роман Литван - Убийца

Он приветливо посмотрел на Евгения Романовича и сказал мягко, сочувственно:

— Мне доложили, что вы девять дней не принимаете пищу. Зачем вы так, Евгений Романович? Здоровью можно навредить. — Он тихо и по-доброму рассмеялся. — Вот так оно; а вы думали, никто ничего не догадывается... Мы всё обо всех знаем. Всё... Но дело не в этом. Надо начинать есть, Евгений Романович. Потихонечку, не сразу... Но начинать. Хорошо? Нам с вами вместе теперь работать. Оперативную группу я отстранил, больше вы их не увидите. На этот счет можете быть спокойны. Я сам доведу расследование до конца. И смешно было вас заставлять, чтобы вы дали свидетельские показания. Это у них непростительный брак в работе, поверьте, он им дорого обойдется. Рассадин... так зовут главного убийцу — хлюпик, шкет настоящий... Мы установили, что несчастную вашу знакомую... да, да — ее вначале изнасиловали, а потом задушили. Удары, повреждения головы, лица — ясно, для отвода глаз: ее задушили, и уже мертвую изуродовали. Но такой шкет, как Рассадин, не мог в одиночку изнасиловать живую женщину. Он во всем сознался. Вы следите за ходом моей мысли? Водички не хотите напиться, промочить горло? воду вы пьете... Мы всё знаем. Евгений Романович, выходит, вы помогали ему, без помощника, ясно, он ноль без палочки. Хха-ха, в прямом смысле — извините, без палочки... Стоп. Спокойно, не нервничайте. Дать воды?..

Евгений Романович, когда — не сразу — дошли до сознания слова о причастности его к убийству, дернулся, сделал попытку вскочить со стула, но от резкого подъема голова закружилась, будто щелкнуло в мозгу и мозги отключились на секунду-две: так, видимо, действовал голод на человека.

Он ничего не мог сказать. Отчаяние убило все мысли. Человек может возражать и оправдываться, когда есть предмет для разговора, но если человеку сказать: вы рыба, хариус, — что он может ответить? Кричать? рыдать и кричать, выражая отчаяние? Вопить, что нельзя его с головой засовывать в воду, потому что он задохнется? Но если люди нарочно решили сделать так, чтобы он задохнулся? И желание кричать, и слезы пересохли у него, Евгений Романович мог лишь глядеть затравленно и напряженно на человека в прокурорском кителе с двумя медалями на груди и судорожно сжимать ослабленные кулаки, которые намертво сжимаются у утопающего человека.

Гусев сидел напротив и терпеливо ждал.

— Что вы делаете? — произнес Евгений Романович. Он положил ладони на лицо себе и сквозь пальцы смотрел сухими глазами на чудовище с медалями. — Как вам не страшно?..

Улыбка мелькнула в глазах у Гусева, но он вернул себе серьезное выражение, указательным пальцем нажал на кнопку. Дверь отворилась. Он сказал милиционеру:

— Давай, запускай его сюда.

Два милиционера ввели в комнату человека, одетого в хороший когда-то костюм, но теперь жеваный, весь испачканный. Они поставили его посредине комнаты, а сами отошли к стене.

— Рассадин, говорите. Знаете вы этого человека?

Евгений Романович увидел небольшого роста, старого, щуплого человечка; лицо у него было белое, покойницкое, ни кровинки, пугающе белое было лицо.

Отведя в сторону глаза, Рассадин начал вещать механическим, заученным голосом; он не посмотрел на Евгения Романовича.

— Да. Знаю. Это Колосков. Евгений Романович. Работает в проектном институте. Давно знакомы. Часто бывал у меня, в Бирюлеве. Женщину мы убивали вдвоем. Я ее насиловал. Он мне помогал. Я подбил его на преступное деяние. Он насиловать не стал. Мы ее задушили. Потом я дал ему утюг, и он разбил ей голову. Мне это сделать было трудно, потому что она моя знакомая. А я хотел замести следы. Потом он убежал и уехал к себе домой, потому что не хотел рисковать. Когда я хотел скрыться, то я столкнулся с отцом женщины. А он прошел на место преступления, увидел убитую нами женщину и упал в результате инсульта. Но его я не убивал. Я очень растерялся, побежал вызывать по телефону...

— Достаточно!.. Все правильно, но кое-что надо будет подработать... Уведите подследственного... Что скажете, Евгений Романович?

— Ничего. Поздравлений... от меня... вы не дождетесь. — Начало сцены он наблюдал с ужасом, готовым перейти в безумие; но внезапно переломилось сознание, он принял решение; угрюмое спокойствие снизошло на него. Он сидел расслабленный и серьезный; явилась мысль о самом важном событии в жизни человека, о смерти.

Он принял решение, и Гусев ощутил перемену, происшедшую с ним, его уверенность. Но в чем именно эта перемена и как она отразится на его работе, он еще не улавливал.

— Сознаваться надо, Евгений Романович?..

— Я хочу подумать до завтра.

— Хорошо. Но только до завтра. Прошу вас, не затягивайте. Время поджимает.

— Я не буду затягивать, — угрюмо и твердым голосом произнес Евгений Романович, глядя мимо него.

Вечером в камере он разломал алюминиевую ложку и после отбоя острым обломком вскрыл себе вены на руках, замечая с удивлением, что физическая боль приносит ему облегчение, как ни странно, полное и счастливое; подумалось о жизни, независимой от обстоятельств, питаемой внутренней радостью. Но он принял решение.

Утром его почти мертвого переместили в больницу. Спасли. Выходили. Чтобы доставить на суд, где он мог бы услышать требование прокурора: двенадцать лет особо строгого режима ему, и высшая мера — Рассадину.

Суд решил по-своему. Вернее, не принял никакого решения. Постановил: на доследование.

Теперь был назначен новый следователь Богатиков, на которого была надежда, что он разберется и поступит по справедливости.

31 марта 1988 года

________________________________________________________

© Роман Литван 1989-2001 и 2004

Разрешена перепечатка текстов для некоммерческих целей и с обязательной ссылкой на автора.