Роман Литван - Убийца

И тут они услышали негромкий, но въедливый, на одной ноте, вой. Первым движением Вали было броситься на женщину и зажать ей рот.

Алик замер, держа свою молнию двумя пальцами.

Витька, который обшаривал квартиру, пока они тут резвились, которого ничто на свете не интересовало, кроме зелья, и ничто не могло напугать, кроме отсутствия зелья, — заглянул в комнату, с трясущимися ногами и руками, испуганно посмотрел, откуда вой.

Санька, тараща бараньи глаза, показывал обеими руками на женщину и выл с каким-то остервенением, и что-то хотел объяснить, отчаянье, злоба, ужас смешались во взгляде.

— Заткнись! — Витька подошел к нему и кулаком ударил в зубы. — Тихо, с-собака!..

— Она сама!.. Тихо, да... Я только взял вот... чтоб тихо... А она!.. сама... — Он вдруг взвизгнул, как балованный ребенок, вскочил на ноги и побежал по комнате, чего-то отыскивая, не нашел, бросился на кухню, вернулся с чугунным доэлектрическим утюгом и... Валя не успел остановить его. Витька и Алик застыли на месте, пораженные столбняком; Алик зажмурился и заткнул уши, чтобы не видеть и не слышать отвратительных ударов. — Вот тебе!.. Будешь знать: вот тебе!..

— Идиот!.. Кончай!.. Уходим! — Валя держал его за руку, пытаясь вырвать утюг. — Идиот, отдай!..

Наконец, Санька выпустил утюг и улыбнулся.

Трое стояли над женщиной, смотрели на то, что осталось от головы ее, на идиота, сидящего на коленях. Валя наклонился и без стука поставил утюг на пол; все, что было у женщины ниже груди, так же оставалось еще притягательным и доступным.

— Мотаем, — сказал Витька вполголоса.

— Да... да... Скорей отсюда, — сказал Алик. И Валя, и идиот присоединились к ним. Они уже позабыли о цели своего налета. Ужас, паника настигли их в этот момент. Витька успел схватить кошелек на столике в прихожей.

— Сдери, дундук, — сказал он Алику. — Людей пугать. Второпях выскочили на лестницу. Стали спускаться вниз.

— Всё, — сказал Валя. — Идем спокойно. Ничего не было.

У подъездов все так же гоняли в футбол все те же ребята, мимо которых часа два, два с половиной назад прошел Евгений Романович.

Когда налетчики пересчитали деньги в кошельке, оказалось двадцать два рубля с копейками — на одну примерно дозу.

Его имел в виду сват, когда сказал Евгению Романовичу: слишком материалист, Лена его не хочет. Это была правда: Рассадин, которому исполнилось тридцать лет — всего только — на два года младше Лены, был человек отнюдь не бедный, раньше бы сказали, состоятельный.

Но это не означало, что богатство доставалось ему без труда; он трудился. Как проклятый с утра до вечера делал дело: он знал четыре языка, не считая русского, в совершенстве, давал уроки и поступающим в вуз, и аспирантам, и людям, отъезжающим за границу, занимался переводами, вкалывал по шестнадцать часов в сутки на кинофестивалях, где ему вовсе цены не было; в последнее время открылась новая, самая прибыльная, область — синхронные переводы видеофильмов по заказу подпольных дельцов, которые, распространив свою деятельность на всю страну, ворочали миллионами.

Рассадин, по существу молодой человек, был похож на тех пожилых людей и стариков, которые ценят превыше всего комфорт, обеспеченность; женщины у него были то что называется шикарные, дорого стоящие, но он угадывал, надежность их, самоотверженность, а он знал себе цену и хотел, если не поклонения, то по меньшей мере искреннего чувства, направленного на него, а не на его владения, — надежность их, чувства их стоят дешево. Что такое любовь, он не знал. Но если та нежная тяга, испытываемая к Лене, и непонятно было, что именно в ее фигуре, или во взгляде, или в манере небрежного разговора с ним вызывает в нем эту странную нежность, если это и была любовь, значит, можно было принять, что любовь всерьез существует на белом свете. Но то ли виной была его избалованность и претензии в общении с людьми, с женщиной, то ли, независимо от этого, скрытая неприязнь к нему Лены — самое обидное, тут, рядом, по соседству, дверь в дверь — по непонятной причине Лена стала избегать его, почти не здоровалась, когда встречались, попытки его начать разговор пресекала; а ведь были какие-то, уже и милые, и приятные, общие выходы в театр, в город, однажды он привел ее к своим приятелям, его тянуло к ней, а она была... небрежна, незаинтересованна; он ни единым намеком не перешел границу, за которой таятся поступки — если они не входят в намерение женщины — оскорбительные для нее. Обида появилась, раздражение против нее; нежная тяга только еще усилилась. Он не привык так долго и попусту расходовать время ради завоевания какой угодно женщины, все это становилось мучительно. Он стал подумывать о том, ужасаясь и даже презирая себя, о том чтобы всерьез, с соблюдением всех брачных формальностей, покорить привлекательную чертовку.

Он вышел из квартиры в середине дня, ему предстояло свидание с одной из шикарных женщин, запирая дверь, он случайно заметил, что соседняя дверь чуть приоткрыта. Когда он захлопнул свою дверь, солнечный свет остался там, а на площадке сделалась темнота, и стал заметен узкий коридорчик света, выступающий из соседней приоткрытой двери. Любопытство кольнуло Рассадина, естественно, сразу пришла мысль о Лене, он представил, она сейчас поднимется с пустым мусорным ведром, или выйдет из квартиры и тоже станет запирать дверь снаружи. Но не произошло ни то, ни другое, а ему захотелось очень увидеть ее, хотя сегодня им было совсем не по пути.

Рассадин мог повернуться, сбежать по лестнице, и дальше программа его была ясна, как может быть ясным десятки раз повторенное одно и то же наскучившее развлечение. Если бы не любопытство — извечный маятник судьбы человеческой — он бы так и поступил; но он как будто бы нечаянно подтолкнул локтем соседскую дверь, и опять никого не увидел. За дверью ему открылся коридор и почти рядом с дверью — опрокинутая этажерка, на которой лежали у соседей газеты, телефонные справочники, а наверху были брошены обычно шарф и шляпа хозяина и платки-косынки хозяйки; сейчас все это валялось в беспорядке на полу. Генеральная уборка, подумал Рассадин, и просунул голову в дверь — без приглашения — робея, заранее улыбаясь, готовый бодрой, веселой репликой приветствовать свою мучительницу.

Не имея ни малейшего представления, какой рубеж он переходит, Рассадин перешагнул порог и позвал:

— Лена... Лена!..

Никто не откликнулся, но ему показалось странным, что стеклянная дверь на кухню разбита и осколки валяются неприбранные, в глубине коридора на полу кинута деревянная коробка с отломанной дверцей, ему показалось, она сломана только что, похоже, это была домашняя аптечка, дверь в большую комнату была открыта, но никто не показывался, как будто в квартире никого не было.