Фредерик Дар - Не спешите с харакири

Мне не хватает воздуха. Я распахнул свой хлебальник на ширину ворот Вестминстерского аббатства в день коронации, и несмотря на это не могу поймать ни одной частички кислорода для своих легких. Мне кажется, что я вот-вот откину копыта. Как вы думаете, сколько лет человек может прожить без воздуха?

Берю пытается отомстить за меня. Я вижу, как он вцепляется в глотку моего обидчика, но в это время второй хмырь с переднего сиденья награждает его ударом короткой резиновой дубинки по чану. Берю издает вздох экстаза и сползает с сиденья. В свою очередь, я тоже получаю добавку на ходу от реальности. Бац! И я ныряю в небытие. Мы превращаемся в две неподвижные груды тряпья, сваленные в салоне машины, которая, не сбавляя хода, мчит нас в неведомое.

— Эй, Берю!

Мы уже не в машине, а в какой-то голой комнатухе, куда едва пробивается свет через круглое слуховое окошко. Я связан, также как и Берю (который даже скорее весь перевязан), и лежу на полу рядом с ним. Мой соотечественник находится в сидячем положении и, грустно склонив голову на грудь, поет тоскливым протяжным голосом, созерцая концы своих пут.

— Берю!

Мой друг умолкает, поднимает голову и смотрит на меня опустошенным взглядом. Он выглядит очень усталым.

— Что вы сказали, месье? — лепечет он.

У меня возникает подозрение, что от удара шутильником по чану его бедные мозги превратились в майонез. Он добавляет:

— Мы случайно не встречались в Касабланке?

— Послушай, Берю…

— Я весь внимание!

— Я никогда не был в Касабланке!

— Я тоже. Тогда это была, наверное, пара других типов…….

Он полностью теряет ко мне интерес, роняет на грудь башку и затягивает неоконченную песню:

Мне становится не по себе видеть его в таком состоянии. Вам не кажется, что у бедолаги Берю поехала крыша? Впору передать несчастного на поруки Берте, чтобы она выгуляла его в кресле-каталке по Булонскому лесу, или же отправить проветриться на русской тройке с бубенцами по заснеженным степным просторам.

— Эй, Толстяк, возьми себя в руки!

Но я не успеваю надоесть ему. Пол, на котором покоится мое тело, вдруг уходит из-под моей спины. В тот же момент брызги пены залепляют слуховое окошко, которое на деле оказывается иллюминатором каюты. Ошибка исключена: подсознание Толстяка догадалось об этом — мы находимся в открытом море, вот почему он затянул «Синие волны».

— Берю, соберись с мыслями, чувак, а то тебя дисквалифицируют.

Он мычит, жужжит, урчит, чихает и, наконец, вновь поднимает башку. Он смотрит на меня, видит, узнает, улыбается и радостно говорит:

— Привет, чувак! Я неплохо вздремнул. Какова наша утренняя программа?

— Можно начать с посещения замка Иф, — вздыхаю я.

— Чего это тебе вдруг вздумалось? Я ничего не отвечаю. Он осматривается по сторонам, морщит лоб мыслителя и бормочет:

— А, собственно говоря, где мы, Сан-А?

— Вопрос, конечно, интересный!

— Да ты ведь связан!

— Почти так же крепко, как и ты.

— Неужели и я тоже?!

— Я уже, кажется, сказал тебе об этом.

— Вот же, черт возьми! Я начинаю припоминать: легавые! Как этим псам удалось отключить нас?

— Вряд ли это были легавые.

— Ты так думаешь?

— Да. Вчерашние наши знакомые тоже не были ими.

Тут, как в спектакле, распахивается дверь, и появляются пятеро типов. Среди них — двое вчерашних «легашей» плюс худой, но чрезвычайно элегантный старикашка с лицом пожилого ребенка. Вместо рта у него щель для опускания монет в копилку, вместо глаз — два кругляша для игры в лото и два лепестка лотоса вместо sxei. Да, чуть было не забыл! На месте шнобеля у него красуется расплющенная картофелина.

На нем очки в изящной золотой оправе, костюм цвета морской волны без всякой там соленой пены; седые волосы гладко зачесаны на пробор. Попутно я замечаю, что четверо других всячески выказывают ему знаки (и даже основательно проросшие злаки) глубочайшего почтения (метров двенадцать в глубину по моим самым скромным подсчетам).

Кортеж приближается к нам вплотную и останавливается, как вкопанный. Сущий кошмар! Мне начинает казаться, что я преставился и прямиком попал в преисподнюю, где предо мною явились беспощадные судьи ареопага.

Слово берет старикан. И делает он это на французском, правда, весьма сюсюкающем. После каждого произнесенного слова старик высовывает язык и облизывает место предполагаемых губ.

— Месье, — говорит он, — для меня большая честь принять вас на своей яхте.

— Ну и гостеприимство! — рычит Громила. — Развяжите нас, а то мы не можем выразить вам нашу признательность. Старикашка продолжает:

— Мне не хотелось бы причинять вам неприятности, ни злоупотреблять вашим драгоценным временем, поэтому я буду весьма признателен, если вы вернете мне конверт.

— Какой еще конверт? — притворно удивляюсь я.

— Месье комиссар, вы должны прекрасно понимать, о чем идет речь. — Не имею ни малейшего понятия!

Старикан достает из кармана ингалятор, широко распахивает свою копилочную щель и щедро опрыскивает себе нёбо.

— У меня астма, — извиняется он, пряча свое оборудование.

— Вам хорошо бы помог курс лечения на горном курорте Мон-Дор, — сочувствую я.

— Итак, где этот конверт?

— Я не знаю…

Он повышает голос:

— Это конверт, который вы вытащили из кармана покойного — нашего дорогого преданного друга Хотьубе и который вы показывали портье в отеле, а затем обратились с ним к старому торговцу книгами на улице Рхю-Хи-Гули-Ху, после чего, прикоснувшись к конверту, этот достойный человек отправился к предкам, сделав себе харакири…

Воцаряется тишина. Я понимаю, что мне его не провести. Этот очкастый упрямец провел тщательное расследование и узнал гораздо больше, чем мне бы того хотелось.

— У меня его больше нет, — заверяю его я.

— Мы это знаем, так как позволили себе тщательно обыскать вас.

— Так это вы устроили обыск в моем гостиничном номере?

— Да, мы! Так где же конверт? Для вас и вашего друга, если, конечно, вам дорога жизнь, будет гораздо лучше отдать его нам!

Толстяк мрачно сопит и сухо бросает в мой адрес:

— Слушай, да отдай ты эту чертову погремушку старому хрычу, и он оставит нас в покое, а то у меня уже оскомина от этого конверта!

Я вздрагиваю. Вчера вечером Толстяк не видел, как я передал конверт Рульту, и до сих пор уверен, что он у меня.

— Не ломай комедию. Берю, ты же прекрасно знаешь, что я передал конверт нашему послу!

— Вот ведь дырявая башка! — хлопает себе по лбу. Толстяк. — Как я мот забыть? Ведь я сам отвозил его в посольство и лично вручил его превосходительству послу Франции!