Фредерик Дар - Большая Берта

— Предположим…

— Что?

— …голову сунули в холодильник, пока она звонила. Вернувшись, она ее обнаружила. Перепугалась и бросилась вон.

— Если бы она перепугалась, то забрала бы с собой и ребенка. Когда женщина пускается в бега, она не бросает детеныша на произвол судьбы…

Вот те на! Бесплодная Берта знает, что такое материнский инстинкт?

Площадь Вогез…

Удивительное место! Никогда не мог понять, почему Виктор Гюго прожил здесь всего пять лет. Что его заставило переселиться? Любовь к славе? И он умер на авеню… Виктора Гюго.

Как я люблю эти дома из розового кирпича, низкие аркады, вставшие в круг, и тишину внутреннего дворика. Днем там слышны лишь щебет детворы и птиц, а ночью — дыхание ушедших веков.

— Вон бистро! — воскликнула мадам Берта.

И действительно, огни кафе, расположенного рядом с площадью, разгоняли ночную тьму. Преодолев крыльцо, мы попали в теплый уютный погребок. С потолка свисали дары Оверни. Пахло натуральным вином, ржаным хлебом и опилками. Столики сверкали, в камине пылали дрова. Бар напоминал деревенский буфет. На стойке даже возвышался пузатый бочонок с краником. Единственный анахронизм — музыкальный автомат, сыпавший разноцветными искрами. К счастью, в данный момент он изрыгал нечто вполне приемлемое: томный плач гитары. Несмотря на поздний час, мы застали посетителей. Два столика были заняты молодыми людьми. Бородатые парни курили трубки. Девицы демонстрировали ноги, затянутые в чертовы колготки. [15] Надо отдавать себе отчет: колготки вызывают у Сан-Антонио приступы ярости, которые он не может контролировать. Ему следовало бы обратиться к психиатру. — Прим. директора издательства. С серьезным видом они обсуждали, как им казалось, столь же серьезные вещи. В углу примостился мужчина неопределенного возраста и социального положения. Женщина с отчетливыми следами алкоголизма на лице мечтала над пустой рюмкой.

Хозяин был за кассой, его глаза помутнели от усталости. Толстый, лысый и мрачный. Мятый галстук свисал с шеи, как коровий хвост. Официант, крупный бледный малый, высоко засучив рукава рубашки, начищал до блеска кофейник кусочком замши. В синем фартуке он походил скорее на садовника, а не на психа.

Берта с Антуаном на руках уселась за столик.

— Как бы там ни было, но я съем бутерброд с рубленой свининой и выпью бокал белого! — категорично заявила она.

Я подошел к стойке, чтобы передать ее приказ, присовокупив к нему собственное пожелание: двойной кофе. Бармен продолжал надраивать свой горшок. До закрытия оставалось недолго. Миг освобождения он хотел встретить в полной боевой готовности. Ни одной лишней секунды на галерах!

Лицезрение целый божий день жаждущей похмельной публики, доконало беднягу. Он торопился домой жахнуть рюмочку, прежде чем завалиться спать.

— Скажите-ка, амиго!..

Он оторвался от хромированной хреновины и перевел на меня сонный угрюмый взгляд. На подбородке и щеках проступила синева. Предрассветная щетина лишь подчеркивала его худобу.

— Вы мне?

— Перегнитесь чуть-чуть через дебаркадер. Видите младенца, вон там? Вы его узнаете?

— То есть как — узнаю?

— У меня такое впечатление, что он уже заходил к вам сегодня, приблизительно часа два назад. Тогда он был на руках молодой женщины, блондинки, которая попросила разрешения позвонить. Не припоминаете?

Случалось ли вам видеть благостные открытки с изображением двух маленьких пастушек из Ла Салетты, когда в 1846 году им явилась Пресвятая Дева Мария? Восторженное изумление на их лицах! Больше всего малышек из Ла Салетты потрясло не само явление — в те времена подобным вещам не удивлялись, — но вид дамы, такой приличной, красиво одетой, лучезарной, светящейся.

Балбес за стойкой тоже испытал потрясение. Он пялился на меня, забыв обо всем. Глаза горели, челюсть отвисла. Одним махом я вырвал его из общества потребления, позволил в этот поздний час прикоснуться к «чудесному». В наш продажный век людям является только реклама. Им досаждают, навязывая товары, в которых они не нуждаются. Раздражают, одурманивают. И тут прихожу я, прошу бутерброд с рубленой свининой, стакан вина, двойной кофе и, как бы между прочим, рассказываю человеку, чьей главной целью в жизни было увидеть свое унылое отражение в кофейнике, — рассказываю ему о том, что происходило в бистро во время его рабочего дня. Забегала молодая женщина, с ребенком, звонила… Для бармена мои слова прозвучали началом волшебной сказки.

Чудо порождает чудо: лицо гарсона раскололось в улыбке.

— Ну да… — выдавил он. — Верно. Откуда вы знаете?

Я решил отказаться от роли чародея. Триумф не вскружил мне голову.

— Узнаете? — спросил я, вынимая из кармана фотографию, найденную в бумажнике Владимира.

— Да.

— Она звонила в Сен-Франк-ля-Пер?

— Да.

— Видели ее раньше?

— Случалось. Она живет поблизости.

— С ней был только ребенок?

— Да.

Я упоминал одинокого выпивоху за стойкой? Как же, как же. Перелистайте страницу назад и увидите «типа неопределенного возраста и социального положения». Теперь этот тип направился ко мне. Руку он держал полусогнутой, с нее свисало громоздкое пальто. Либо он получил его в подарок, либо сильно исхудал за последнее время.

— Вы комиссар Сан-Антонио? — осведомился обладатель пальто, седых волос и сизых прожилок на бледных щеках.

Хотя голос звучал бесцветно, я почувствовал, что он подошел ко мне не просто так.

— Вроде бы, — усмехнулся я.

— Я вас узнал. Когда-то я тоже служил в полиции, давно это было.

Понизив голос, он быстро и с отвращением, словно звук его имени мог нарушить атмосферу покоя, царившую в бистро, произнес:

— Поль Маниганс!

Я смутно припомнил некое дурнопахнущее внутреннее расследование. Детектив из бригады, занимавшейся игорными домами, вымогал деньги у владельцев клубов. С тех пор прошло немало времени, лет десять по меньшей мере… Я взглянул на Маниганса. Он походил на кюре-расстригу. На бывших сыщиках, как и на священнослужителях, нарушивших профессиональный долг, лежит отметина. Им уже не стать, как все. Бесконечная неловкость оттого, что они не сдержали слово и не положили живот на алтарь закона, Божьего или человеческого, сквозит в каждом жесте.

— Ах да!.. — пробормотал я, протягивая ему руку.

Он помедлил, удивленный неожиданностью жеста, окинул меня цепким взглядом, пытаясь угадать, не сожалею ли я о своей порывистости. Затем пожал мою руку. Десять лет безделья не пошли Манигансу на пользу. Он остался безутешным вдовцом уголовной полиции. Пил и чах с тоски.

— Позволите краем глаза взглянуть на фотографию? Думаю, смогу быть вам полезен.

Я сунул ему под нос снимок. Он глянул и изрек: