Фредерик Дар - Потому что красивый

— Может быть, даже до того! — обещает Мастард. — У меня на батате шишка больше, чем Теиде.

Предоставленный сам себе, проникаю в аэропорт. Дружок «бум-бум» в кармане, но руку держу на рукоятке. То, что я делаю, есть ужасное безрассудство, но я ведь ужасно безрассуден!

Как и чувствовалось снаружи, внутри пусто. Никого! Совершенно никого в зале отлета. Ничего более сбивающего с толку, чем это огромное новое освещенное помещение, в котором ни единой живой души.

Карабкаюсь на второй этаж, где осуществляется загрузка.

Нахожу очень старого типа в голубом комбинезоне, занятого подметанием пространства, которое так велико, что у него не хватит жизни, чтобы его пройти.

— Сеньор!

Он поднимает обесцвеченные глаза на видного Сан-Антонио.

— Есть ли еще самолеты на отправку?

— Нет.

— Давно ли улетел последний?

Он пожимает плечами, смотрит в сторону полосы…

— Сейчас улетит.

— Куда?

— Не знаю, это частный рейс.

Бегу к выходной двери. Закрыто! К другой: закрыто, быстро! Черт побери! Быстро! Последняя. Тоже заперта! Барабаню, ломая ногти. Ищу электрическую систему запора! Не нахожу, зараза!

Снова зову мастера метлы.

— Как открыть? Это срочно!

— Запрещено. Конец, закрыто!

— У вас есть ключ?

— Нет!

Прицеливаюсь в запор двери.

Бух-ба-бах!

Взрыв наполняет, отражается, скачет, рычит, бумерангирует, детонирует… Старичок бросается на пузо, читая «Отче наш». Дверь со скрипом открывается. Выскакиваю наружу!

«Неужели слишком поздно, ребята!» — говорю я вам и себе. На краю полосы стоит «Мираж-20».

Прыгаю в электромобильчик, которых так много в каждом аэропорту.

Кажется, что я всегда водил его. Нажимаю первую же кнопку и он заводится. Двигаю первый рычаг — трогается.

Рву в направлении полосы. Два двигателя самолета уже хрюкают. Надеюсь, меня заметят в диспетчерской!

Но вот я уже на полосе. Увы, за 800 метров до самолета. Нет, подождите, дайте сосчитать: только за 795. В башке у меня сегодня счетная машинка!

Останавливаюсь на минутку. Что делать, орел или решка? Если «Мираж-20» рванется, столкновение неизбежно. Сан-А превратится в тесто, а леталка в кучу железных обломков.

Не могу же я остановить его голыми руками!

Двигатели взвывают.

Мне кажется, что «Мираж» двинулся.

Нет, это только мираж!

Завывание турбин стихает. Ругательства умеряют пыл. Понимая, что меня заметили, рулю к нему, не уступая середины полосы.

Дверь птички открыта. Но радист, который стоит на пороге, не сбросил спасательной лестницы в рай. Кажется, он не в настроении.

— Ну вы даете! — восклицает он по-французски. — Что за манеры, какая муха вас укусила?

— Куда вы летите?

— В Касабланку. Но что вы делаете?

— Подтягиваюсь на руках, мой друг. Простое упражнение по подтягиванию.

Он хочет вытолкнуть меня. Но получает право сам совершить кульбит внутрь повозки. К счастью для него, ибо двигатели аппарата резко взвывают.

— Оставайтесь в кабине и ложитесь! — кричу я пилоту.

Три клоуна здесь. Уже не в маскарадном виде, но еще не разгримированные до конца. У них нет времени расстегнуть ремни безопасности и они открывают огонь, хватая оружие, разбросанное вокруг.

Меня спасает то, что они стеснены в движениях. Угол стрельбы ограничен. Я успеваю нырнуть под кресло. Рыбкой! Испускаю ужасный крик.

— Туше! — радуется один из кровавых марионеток.

После этого они отстегиваются.

И на этот раз ошибаются: встают одновременно все втроем. Подарочек для стрелка в моем положении.

Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!

Нет жалости для убийц.

Расстреливаю всю обойму. Надо же, они сами снабдили меня оружием. Ирония судьбы!

Послав последнюю пчелку, поднимаюсь. Я уверен в себе. Я знаю, когда я в форме. Три мерзавца валяются кучей на полу «Миража», все более или менее мертвые или смертельно раненные.

Поворачиваюсь к бледному пилоту, который поднимает руки.

— Больно, командир! — говорю я ему. — Речь идет не о сведении счетов между негодяями, я комиссар Сан-Антонио из парижской оперы. Вы свидетель, что они стреляли первыми и что, следовательно, я находился в состоянии необходимой обороны. А сейчас, извините, мне еще нужно подмести кое-что кое-где. Увидимся позже на ужине в местной псарне.

Выпрыгиваю из птички и галопирую, чуть не теряя штаны, по полосе, расцвеченной шизантемами (как сказал бы Берю, если бы мог).

Черт, совсем забыл сказать вам… Вот голова садовая: перед тем, как смыться, я захватил коричневый пакет, который приволок скрипач из какого-то уголка у Нино-Кламар.

— Я слышал что-то вроде свободного выхлопа? — говорит мне Берю.

— Это души освободились от тел гнусных господ.

— Ты поимел их?

Я показываю коричневый пакет.

Но слежу не за Берю, а за Евой-Чарли-Щмурцем. Бабенка реагирует. Поверьте, у нее глаза на лоб лезут!

— Эй, что это с ней случилось? — спрашиваю я Мастарда, указывая на отвратительный фиолетовый синяк под глазом девахи.

— Поскольку в сознании был только господин аббат, я провел небольшой допрос, ожидая тебя. Ты же понимаешь, меня заботит в первую очередь малышка. У святого отца сильно развито чувство исповеди, так что он не долго оставлял меня неутешным; его христианское милосердие было тронуто сей же час заботой бедного дядюшки, оставшегося без племянниц столько дней.

— Ну и?

Он разражается хохотом.

— Знаешь, где наша свистушка? В номере «Святого Николаса» в нескольких шагах от нашего, как уверяет аббат. Они ее поместили там вместе с двумя учеными, которых у Нино-Кламар заменили этот тип и я.

Ни единой кошки.

Ни единой собаки.

И канарейки спят.

Звоню, сожалея, что знаменитый сезам не при мне (он в камере хранителя тюрьмы Санта-Круц).

Я в белой фуражке с длинным козырьком, найденной на заднем дворе автомобиля.

На втором этаже открывается окно.

— Что такое?

— Срочное сообщение из французского посольства в Мадриде, экселенц.

— Сейчас открою.

Это все, что от него требуется.

Проходит довольно мало времени и судья Пасопаратабако отпирает дверь. Он в пижаме и поверх нее в домашней бархатной куртке, которую, должно быть, купил на блошином рынке в Мадриде во время своего свадебного путешествия.

Снимаю фуражку.

— Мое почтение, господин судья.

Он дергается! Стучит зубами. По крайней мере, изображает подобие этого, ибо его вставная челюсть отмокает на столике у изголовья. Ну-ну, успокойтесь, — говорю я ему. — Беглецы, возвращающиеся в колыбель, не опасны. Я пришел, чтобы для вас пробил час истины. Пусть развязка достаточно туманной истории произойдет под вашим покровительством. Это логично и сбережет нам время.