Хеннинг Манкелль - Неугомонный

Он немного прогулялся по площади, испытывая все большую усталость. Когда вернулся в квартиру, Толбот, видимо, уже лег спать. Балконная дверь была закрыта. Валландер разделся и вскоре уснул.

Во сне снова мчались лошади. Но, проснувшись утром, он о них не вспомнил.

Открыв глаза, Валландер сперва не сообразил, где находится. Бросил взгляд на часы. Шесть утра. Полежал еще немного. За стеной слышался гул аппаратов, насыщавших кислородом воду в большом аквариуме. Ходили ли поезда, он не слышал. Они жили своей беззвучной жизнью в герметичных туннелях. Как кроты, подумал он. Но и как люди, угнездившиеся в коридорах, где принимаются секретные решения, которые они крадут и переправляют той стороне, которую надо бы держать в неведении.

Он встал с постели и вдруг заторопился с отъездом. Даже душ принимать не стал, оделся и вышел в большую светлую гостиную. Балконная дверь была открыта настежь, тонкие гардины колыхались от ветерка. Толбот сидел на балконе с сигаретой в руке. На столе перед ним стояла чашка кофе. Он медленно обернулся к Валландеру. Словно бы услышал его, когда он был еще на пороге гостиной. Улыбался. Валландер вдруг поймал себя на мысли, что эта улыбка не вызывает у него доверия.

— Надеюсь, ты хорошо спал?

— Кровать отличная, — ответил Валландер. — В комнате тишина, темно. А сейчас я все-таки собираюсь поблагодарить за гостеприимство.

— Значит, не подаришь Берлину лишний денек? Я мог бы много чего тебе показать.

— С удовольствием бы остался. Но все-таки лучше мне уехать домой.

— Наверно, собака без присмотра не обойдется?

Откуда он знает, что у меня есть собака? — быстро подумал Валландер. Я об этом не упоминал.

Ему показалось, Толбот мгновенно сообразил, что проговорился.

— Верно, — кивнул Валландер. — Ты прав. Я не могу без конца испытывать благожелательность соседей, оставляя на них Юсси. Все лето приходится разъезжать туда-сюда. К тому же мне хочется уделить побольше времени внучке.

— Я рад, что Луиза успела ее увидеть, — сказал Толбот. — Одно дело дети. Но с внуками приходит ощущение еще большего смысла, свершения. Если дети придают нашему существованию некоторый проблеск смысла, то внуки окончательно его подтверждают. У тебя есть фото?

Валландер показал два снимка, которые захватил с собой.

— Красивый ребенок, — сказал Толбот, вставая. — Однако перед отъездом тебе не мешало бы позавтракать?

— Только кофе, — сказал Валландер. — С утра я ничего не ем.

Толбот сокрушенно покачал головой. Но принес на балкон чашку кофе, черного, какой всегда пил Валландер.

— Вчера ты сказал кое-что весьма любопытное, — заметил Валландер.

— Я наверняка сказал много для тебя любопытного.

— Ты сказал, что порой объяснения надо искать в направлении прямо противоположном тому, где ищешь. Ты имел в виду общий принцип или нечто конкретное?

На миг Толбот задумался.

— Не припомню, чтобы я говорил то, на что ты сейчас ссылаешься. Но если говорил, то, скорее всего, обобщенно.

Валландер кивнул. Он не верил ни единому слову Толбота. В этих словах крылось особое значение. Только вот он не сумел его ухватить.

Толбот казался обеспокоенным, не таким расслабленным или невозмутимым, как вчера.

— Я бы хотел сфотографироваться с тобой, — сказал он. — Принесу фотоаппарат. Гостевой книги у меня нет. Обычно я фотографируюсь с гостями.

Он вернулся с фотоаппаратом, поставил его на подлокотник кресла, нажал автоспуск и сел рядом с Валландером. Когда кадр был отснят, он взял камеру и сфотографировал Валландера одного. Вскоре они попрощались. Валландер стоял с курткой в одной руке и ключами от машины в другой.

— Сам выберешься из города? — спросил Толбот.

— Топографическое чутье у меня не ахти. Но рано или поздно выберусь куда надо. К тому же система коммуникаций в немецких городах отличается несравненной логикой.

Они обменялись рукопожатиями. Валландер спустился на улицу, помахал рукой Толботу, который стоял у балконного парапета. Выходя из подъезда, он обратил внимание, что в списке жильцов Толбот не значится. Там стояло: «USG Enterprises». Валландер запомнил название и поехал прочь.

Как он и опасался, ему понадобилось несколько часов, чтобы выбраться из города. Когда он наконец выехал на магистраль, то с опозданием заметил, что проскочил съезд и на полной скорости мчится к польской границе. С большим трудом сумел развернуться и все же разыскал шоссе на север. Проезжая Ораниенбург, с содроганием вспомнил давешний инцидент.

До дома он добрался без приключений. Вечером заехала Линда. Клара простудилась, Ханс сидел при ней. Завтра он летит в Нью-Йорк.

Они сидели в саду, вечер выдался теплый, Линда пила чай.

— Как у него дела? — спросил Валландер, когда они, сидя рядом, тихонько покачивались на качелях.

— Не знаю, — ответила Линда. — Но иной раз задумываюсь: что все-таки происходит? Раньше он приезжал домой и всегда рассказывал о блестящих сделках, проведенных за день. А теперь молчит.

Над головой пролетела стая гусей. Оба молча проводили взглядом тянувшийся к югу птичий караван.

— Уже улетают? Не рано ли? — воскликнула Линда.

— Может, отрабатывают старт и полет в строю, — предположил Валландер.

Линда расхохоталась:

— Комментарий точь-в-точь в стиле деда. Ты знаешь, что становишься все больше на него похож?

Валландер отмахнулся:

— Про его норов известно нам обоим. Но он умел быть значительно злее, чем позволяю себе я.

— По-моему, он был вовсе не такой злой, — решительно возразила Линда. — По-моему, он просто боялся.

— Чего?

— Может, старости. Смерти. Мне кажется, он прятался за этой злостью, зачастую попросту наигранной.

Валландер не ответил. Молча спросил себя, не это ли она имела в виду, говоря, что они очень похожи. Он тоже откровенно боится умереть?

— Завтра мы с тобой проведаем Мону, — вдруг сказала Линда.

— Почему?

— Потому что она моя мать, а мы с тобой — ее ближайшие родственники.

— Разве у нее нет мужа, этого психопата из «ИКА»? Пусть он за ней и смотрит!

— Ты не понял, что с этим все кончено?

— Нет. Но все равно не поеду.

— Почему?

— Не хочу иметь с Моной ничего общего. Теперь, когда Байбы нет в живых, я тем более не могу простить ей того, что она о ней говорила.

— Ревнивые люди говорят ревнивые глупости. Мона мне рассказывала, что ты ей говорил, когда ревновал.

— Она лжет.

— Не всегда.

— Я не поеду. Не хочу.

— Зато я хочу. А главное, по-моему, мама хочет. Ты не можешь просто вычеркнуть ее.

Валландер промолчал. Продолжать протесты бессмысленно. Если он не сделает, как она говорит, ее злость надолго отравит существование им обоим. А этого ему не хотелось.