Александра Маринина - Тот, кто знает

Ира говорила, все больше и больше распаляясь. Наташа слушала ее с изумлением и видела, что с каждым словом будто по кусочкам отваливается фасад Ирины Савенич, обнажая грубую и бесцеремонную девчонку Ирку Маликову.

– Ирина, я попрошу тебя следить за речью, – жестко сказала Наташа. – Как бы там ни было, но ты говоришь о своих родителях, о матери и об отце. Имей уважение к ним.

– О матери и об отце? – взвизгнула Ира. – О какой матери и о каком отце? О матери, которая пила водку литрами еще до моего рождения, которая скакала от мужика к мужику за бутылку дешевого портвейна и допилась до того, что на ровном месте угодила под машину? Об отце, который меня не признал и смотался в сытую заграницу, оставив меня с тремя алкашами? И это говоришь мне ты, Натуля? Ты, которая заменила мне и мать, и отца, и сестру? Ты, которая двадцать лет со мной мучилась? Да нет у меня к ним ни любви, ни уважения, нет и быть не может. Они меня предали, они меня бросили на произвол судьбы. Когда я еще совсем маленькой была, мать со мной ни разу не погуляла, я знаю, мне баба Поля рассказывала. Все на тебя спихнули, Натулечка, и гулять со мной, и играть, и в детскую кухню за питанием для меня бегать, и пеленки мои стирать.

– Не надо так говорить, Ириша, – тихо попросила Наташа. – Не надо говорить «спихнули». Мне это было в радость. Я очень тебя любила.

– Да как ты не понимаешь?! – в отчаянии воскликнула Ира. – Это должно было быть в радость матери, а не тебе! Я тебе до конца жизни буду благодарна за то, что ты все это делала, но я никогда не прощу свою маманю за то, что она этого НЕ делала! И козел этот американский мне не нужен! Раз он меня бросил, раз я ему была не нужна, то я и слышать о нем ничего не хочу.

– Ну-ну-ну, успокойся, – пришел на помощь Андрей, который решил взять ход разговора в свои руки. – Никто тебе Марка Аркадьевича не навязывает, никто не заставляет тебя с ним общаться. Речь идет вообще не о нем, а о твоей бабушке Бэлле Львовне. У тебя не может быть к ней никаких претензий, она вместе с Наташей делала все для того, чтобы ты выросла здоровенькой и красивенькой. Она тебя не бросила, она от тебя не отказывалась. Верно?

– Верно, – всхлипнула Ира, которая, выплеснув негодование в крике, уже успела расплакаться. – Она меня любила. И я ее тоже любила.

– Ну вот и славно. Значит, ты с чистым сердцем примешь ту часть бабушкиного наследства, которую она тебе отписала. А любить Марка Аркадьевича тебя никто не обязывает, можешь не любить, если не хочешь.

– Все равно он козел, – с детским упрямством твердила Ира. – Это же надо до такого додуматься! Свинтить за бугор и поручить Наташке заботиться о его матери и вырастить его внебрачную дочь! Да Наташке самой-то тогда всего семнадцать было, она же только-только школу закончила. Ей надо было в институт поступать, образование получать, а тут на тебе – целых два человека на нее свалились, и крутись как хочешь. Ему хорошо, он свой депутатский наказ оставил – и вперед, к сияющим вершинам, к достатку и удовольствиям. А Наташка, бедненькая, одна осталась со всеми его проблемами. Бэллу Львовну уговорить не смог, чтоб с ним ехала, – ладно, Наташа поможет, поддержит, позаботится, она же добрая девочка, всем помогает. Нет чтобы самому остаться с матерью, раз уж так вышло, что она уезжать не хочет. Да куда там! Своя рубашка-то – она завсегда ближе к организму. С соседкой переспал, ребеночка ей заделал, так нет чтоб жениться, признать ребенка официально, – нет, мы гордые, нам такие Ниночки не ровня, мы себе получше найдем, поблагороднее, пообразованнее, такую найдем, у которой родственники есть на исторической родине, чтоб уехать побыстрее. А ребенок – что? Тьфу. Наташка и сама справится, вырастит, воспитает. Она у нас такая, на все руки мастерица, и за старым ходить, и за малым, и в сутках у нее не двадцать четыре часа, как у всех, а тридцать шесть, поэтому она все успевает. Козел, козел! Ненавижу!

Наташа принесла кофе, подала Ире чашку и смотрела, как та судорожными глотками пьет горячий ароматный напиток. Ира со стуком поставила чашку на столик, достала сигареты, закурила, глубоко вдыхая дым.

– Ну все? Успокоилась? Выговорилась? – ласково спросила Наташа, присаживаясь рядом с ней.

По лицу Иры быстрыми ручейками текли слезы, но она уже не всхлипывала и не задыхалась.

– Просто противно, – проговорила она, – я всегда думала, что меня два человека предали, мама и отец, которого посадили. А теперь оказывается, их было трое. И никому из троих я не была нужна. Думаешь, мне не обидно? Ну скажи, Натулечка, что во мне такого плохого было, что они все меня бросили? Я бы еще понимала, если бы они от меня отказались, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, тогда да, тогда меня любой нормальный человек на три буквы послал бы, и я бы его поняла. Только такая святая, как ты, могла все это терпеть. Но в годик, в два, в три – кому я что плохого сделала? Почему они меня не любили? Почему мама не брала меня на руки, не ходила со мной гулять, не играла со мной? Только пила и шлялась, пила и шлялась. Почему отец допустил, чтобы его посадили? Ведь если бы он меня любил, он бы все время помнил, что у него маленький ребенок, и надо вести себя правильно, чтобы ребенок не остался без родителей. Почему он об этом не подумал? Почему не вернулся к нам после отсидки? Ему на меня наплевать было. А про козла американского я вообще не говорю. Самовлюбленный эгоист, других слов у меня для него нет.

– Но ты была нужна мне, – мягко возразила Наташа, обнимая Иру и гладя ее по волосам. – И ты была нужна Бэлле Львовне. Мы обе тебя любили. Не надо думать о горьком и обидном, думай о хорошем. И выпей быстренько лекарство, у тебя уже глаза распухли.

Ира тыльной стороной ладони вытерла глаза и полезла в сумку за таблетками. Остаток вечера прошел спокойно, уже не было истерик, но были тихие слезы светлой печали по человеку, которого обе любили и рядом с которым прожили всю свою жизнь.

На девятый день Наташа позвонила Марику и после обычных слов соболезнования спросила, есть ли у него претензии на наследство.

– Это все твое, – грустно ответил Марик, – это по праву принадлежит тебе, если, конечно, у мамы не было других пожеланий. Мне ничего не нужно.

– Бэлла Львовна хотела, чтобы я взяла книги, а все остальное отошло бы Ирочке. Ты не возражаешь?

– Как я могу возражать? Раз мама так хотела, пусть так и будет. Спасибо тебе за все, Туся. Звони, не пропадай.

– Ты тоже звони, – дежурно ответила Наташа, в глубине души понимая, что Марик никогда больше ей не позвонит. Ему не интересны ни она сама, ни его собственная дочь. И Наташа тоже звонить не станет. Еще одна часть ее жизни оторвалась и улетела в бездну…

Через две недели после смерти Бэллы Львовны Андрей заявил: