Александр Шкляревский - Секретное следствие

— С кем это?

— С Аркадием Николаевичем Можаровским. Помнишь? У нас с ним случайно зашла речь о тебе. Ты ему чрезвычайно понравился, и он в восторге от тебя.

— Благодарю.

— Нет, кроме шуток, поедем, Можаровский прекрасный человек, вежливый, мягкий.

— Когда его свадьба?

— Тринадцатого января. Я приглашен уже им — быть у него шафером.

— А кто же будет шафером невесты?

— Не знаю. Это даже меня беспокоит.

— Не Кебмезах?

— Ха, ха, ха… Что за идея? Кстати, Кебмезах теперь не бывает уже у Крюковских. У него произошло что-то крупное с Авдотьей Никаноровной…

— Да? — спросил я.

Быстров утвердительно кивнул головою.

— Этому я, впрочем, очень рад за Можаровского. — добавил он. — Кстати, ты узнал что-нибудь о Кебмезахе?

— Нет еще.

— И не узнаешь, кроме того, что я тебе сказал. Однако едем. Одевайся!

Я должен был повиноваться, так как от моего любезного родственника отделаться было трудно, и притом я боялся, чтобы он не выполнил свою угрозу, не остался бы у меня на целый вечер.

Мы поехали. Ближайшими соседями моими в театре были с правой стороны — Быстров, а с левой — Можаровский. Кресла, вероятно, были куплены вместе Быстровым. Матвеева и Крюковская также были в театре. Авдотья Никаноровна за последнее время сильно изменилась: лицо ее значительно похудело, глаза впали и светились лихорадочным огнем. Она казалась не счастливой невестой, а страждущей больной, снедаемой каким-то тайным недугом. Я заметил это Быстрову.

— Да, она нездорова и чрезвычайно рассеянна: постоянно отвечает невпопад. И подурнела, но жених без ума от нее.

В первом антракте мы с Можаровским заговорили, при этом он заявил свое желание представить меня своей невесте. Кажется, я обязан был этим стараниям Быстрова. Авдотья Никаноровна, — не знаю, была ли она предуведомлена о моем приходе или нет, — приняла меня очень равнодушно, как будто видя в первый раз. Впрочем, она так же равнодушна была и ко всему окружающему, зато Матвеева была любезна за нее и за себя. Возвращаясь назад в кресло без моих товарищей, которых я оставил в ложе дам, я столкнулся при выходе с Кебмезахом. Он прохаживался по коридору, заложив за спину руки со шляпою, серьезный и задумчивый. Наступил новый антракт. Можаровский и Быстров зачем-то вышли из ложи. Вдруг, вслед за ними, туда вошел Кебмезах. На лицах женщин, при этом входе, выразилось величайшее удивление; Крюковская даже привстала со своего места. Кебмезах раскланялся, протянул молодой женщине руку, сказал какую-то фразу и тотчас вышел обратно. Я предположил, что он вручил Крюковской записку, потому что, по его уходе, она нагнула голову к руке, а потом мне показалось, будто она рвала небольшую бумажку. Записка, должно быть, была неприятного содержания. Разорвав ее, Авдотья Никаноровна с энергическими жестами объяснила что-то матери, потом отвернулась от нее и подперла голову руками, облокотившись о балюстраду ложи. Матвеева сделалась также серьезна. Можаровский возвратился с Быстровым, держа в руках хорошенькую бонбоньерку [18] Бонбоньерка — коробочка для сладостей. для своей невесты, но подарок жениха не сделал ее веселее: она улыбнулась ему принужденно. В конце спектакля я вошел к ним в ложу и оставался там до разъезда. Мы вышли из ложи вместе, но в коридоре я умышленно стушевался от них с публикою и возвратился в пустую ложу обратно.

— Я забыл здесь, — обратился я к капельдинеру, — свою записную книжку и, кроме того, нечаянно, вместо ненужной бумажки, разорвал очень важную записку…

Капельдинер обязательно отворил мне дверь. Я поднял книжку и бережно подобрал лежавшие в углу, где сидела Крюковская, клочки разорванной визитной карточки. По приезде домой я тотчас же занялся складыванием этих кусочков, но это было очень трудно, так как некоторые мелкие клочки исчезли и оборот карточки был исписан мягким карандашом на лощеной бумаге, вследствие чего, разрывая карточку влажными руками, Крюковская стерла многие слова. Один только кусочек был более других, и на нем явственно было написано: «жду ее». Но неизвестно, было ли это «жду» отдельное слово или слог от другого, например «между». Я выглянул в оконную форточку на улицу и заметил пробивающийся свет около шторы в окнах квартиры Кебмезаха. Так рано он редко возвращался домой. Он дома и, может быть, ждет ее, подумал я. В этом мне хотелось удостовериться, и, надев пальто, я вышел из квартиры. Живя в таком близком соседстве и бывая прежде в доме, в котором квартировал Кебмезах, я хорошо знал расположение лестницы и квартир, а также домовые порядки. Постоянного швейцара в доме не было, и подъезд оставался незапертым по целым ночам. Лестница была устлана мягким ковром, и на площадках, при поворотах, стояли, для отдыха, небольшие оттоманы; дом был четырехэтажный и содержал в себе, по парадной лестнице, десять нумеров квартир. Кебмезах жил в бельэтаже. Газ горел ярко только до одиннадцати часов, после этого он спускался и в двенадцать угасал. На лестнице даже и днем царили постоянная тишина и безлюдье, так что прохожий смело мог бы взойти на лестницу отдохнуть на одном из оттоманов, покурить и уйти, не будучи никем замечен. Вопросов «Что вам угодно?» или «Кого вам нужно?» — опасаться было нечего, потому что и по звонку квартирная прислуга, находясь, большею частию, в задних комнатах черного хода, отворяла не тотчас; при шуме же от отвора можно было или подняться вверх по лестнице, или спуститься к выходу; наконец, в случае чего можно было назвать вымышленный нумер или фамилию. Подозрение могло пасть разве на какого-нибудь оборванца. Такие порядки существуют в Петербурге во многих больших домах. Проходив по панели с полчаса, взад и вперед, я увидел около угла, недалеко от квартиры Кебмезаха, остановившуюся наемную карету, из которой вышла высокая закутанная женская фигура. Предполагая, не Крюковская ли это, я быстро вошел в подъезд и остановился на третьей площадке лестницы. Газ был уже спущен, но около квартир в бельэтаже горел рожок, и его слабое мерцание давало мне возможность рассмотреть из своей засады, что происходит на лестнице в этом пункте. Высокая женщина, замеченная мною на улице, вошла в подъезд; я узнал в ней Крюковскую. Она остановилась у двери квартиры Кебмезаха, вынула из кармана платья и осмотрела небольшой револьвер, перекрестилась и дернула за звонок. Ее ждали, потому что дверь была немедленно же отперта. Револьвер заставил меня потревожиться: взяла ли его с собою Крюковская как охранительное оружие, на случай какого-либо покушения Кебмезаха, или она замышляла новое убийство. Во всяком случае, рассудил я, если я сейчас приму полицейские меры для предупреждения преступления, то этим я не предотвращу его, так как Крюковская имеет время совершить его до появления полиции, а между тем это может помешать моему секретному следствию. В силу таких аргументов я тихо спустился с лестницы и вышел на проспект посмотреть номер кареты, в которой приехала Крюковская. Она пробыла у Кебмезаха не более двадцати минут; входную дверь подъезда отворил сам он.