Леонид Замятин - Эффект «домино»

— Он взял вину на себя?

— Да. Пришел в милицию и заявил, что совершил убийство, но во время следственного эксперимента не смог показать, как все происходило. Однако в здравом смысле ему не откажешь. Когда он понял, что запутался, стал валить все на состояние аффекта.

— Но, может быть, так и случилось на самом деле, и он — настоящий убийца.

— Подобного не исключаем, но сильно сомневаемся. Скорее, его болезненным состоянием кто-то ловко воспользовался, чтобы запутать дознание.

— Конечно, лучше бы получить консультацию у психиатра.

— Вполне удовлетворен и вашим ответом. Из него следует, что мы взяли верный курс, — я накрыл ее ладошку своей. — И еще одно: помнит ли психически нездоровый человек, когда возвращается в нормальное состояние, свое поведение, свои поступки во время обострения болезни?

— Думаю, подобное не исключено. Все зависит от тяжести проявления болезни.

Я угукнул и проговорил:

— Вот, пожалуй, и все, что меня интересовало. Мне пора.

Конечно, у сыщика всегда дел невпроворот и день его не нормирован, но мне совсем не хотелось покидать уютный уголок с приятной сердцу хозяйкой. Здесь каждая вещь хранила заботливость женских рук и умиляла. Даже стены казались намного приветливее, чем в собственном жилье.

Я, согнувшись, медленно шнуровал туфли, отдаляя миг расставания.

— Останьтесь, — услышал тихий голос Жанны.

Выпрямился. В ее глазах виноватость и легкая печаль.

— Останьтесь, — повторила она и, сделав неуверенный шаг, словно опасаясь моей реакции, робко обняла меня и положила голову на плечо.

Психиатрическая больница находилась километрах в трех от города, за лесопарковой зоной. Туда можно было добраться на автобусе, ходившем редко и нерегулярно, или на служебной машине, которую еще предстояло поклянчить. Но я выбрал третий, самый надежный вариант: отправился пешком через лес по хорошо утоптанной тропинке, которую, казалось, не превратить в грязь даже самым проливным дождям. Не сказать, чтобы время очень терпело и меня не торопили побыстрее вернуться с результатами, но уж так захотелось пообщаться с природой, дать расслабиться нервам, оставить в тенистых аллеях раздражительность, неуверенность и выйти из них, подобно сказочному богатырю, решительным, сильным, справедливым, что я поддался искушающему порыву.

Везде по сторонам виднелись следы пребывания человека: жестяные банки, пустые бутылки, бумажки, срубленные деревья, кострища. Но даже далекий от первозданной чистоты вид леса все равно очаровывал, пьянил свежестью, заставлял крутить головой по сторонам, выискивая в густой листве самозабвенно поющую птаху. Странный дребезжащий звук вынудил меня остановиться. И, к своему удивлению, на расщепленной верхушке дерева я увидел дятла. Это его маленький, но сильный клюв извлекал из дерева неприятные звуки. Вот так услышишь ночью — и кожа покроется мурашками. Я улыбнулся этому труженику леса в красивом одеянии, вот уж действительно для кого работа — праздник, и продолжил путь.

Ступив за ограду больницы, начал разыскивать главного врача. В приемной пришлось минут пятнадцать подождать, шло совещание. Когда сонм людей в белых халатах появился из-за обитой черным дерматином двери, я получил разрешение войти.

За столом сидел полноватый мужчина лет шестидесяти, седой, с округлым и потому казавшимся добродушным лицом. Он посмотрел на меня сквозь очки:

— Чем могу быть полезен уголовному розыску?

— Меня интересует Колмыков Михаил, а именно: его состояние и возможность поговорить с ним.

— Минуточку, — главный врач вызвал секретаршу и попросил: — Найди, пожалуйста, Веру Даниловну и пригласи ко мне.

Пока искали неведомую мне женщину, по всей вероятности, лечащего врача, мы сидели молча. Он шуршал разложенными на столе бумагами, что-то читал, подписывал, я же от безделья изучал стены кабинета, по периметру которого висели портреты ученых, скорее всего, внесших какой-то вклад в психиатрию.

— Вызывали, Павел Иванович? — через порог ступила стройная, средних лет женщина, в которой проглядывала строгость не только во взгляде и выражении лица, но и в походке и даже в одежде: на выглядывавшей из-под халата длинной юбке ни единого разреза.

Мы вышли на улицу с Верой Даниловной и направились в сторону одного из корпусов.

— Больной скоро на выписку, — сообщила она. — Но я все равно не советовала бы вам будоражить его память острыми воспоминаниями. Он поступил к нам в состоянии маниакально-депрессивного психоза, так называемый аффективный бред, каялся в совершенном якобы убийстве.

— Оно-то как раз меня и интересует, — признался я.

— Вы его подозреваете?

— Нет. Я предполагаю, что кто-то заставил, пользуясь его болезненным состоянием, взять на себя совершенное другим преступление.

— Вполне вероятно, — поддержала она мое предположение.

— Как вы думаете, он в состоянии вспомнить то, что произошло с ним во время обострения болезни? — этот вопрос краеугольный, и я даже весь напрягся в ожидании ответа.

— Видите ли, у нас лечебное, а не исследовательское заведение, но по опыту знаю: больные с таким диагнозом многое помнят, многое могут рассказать, хотя им трудно отличить, что происходило в действительности, а что результат депрессивного бреда.

По моей просьбе Колмыкова отпустили вместе со мной на прогулку по территории психиатрической больницы. Внешне он выглядел вполне здоровым молодым мужчиной, даже румянец играл на незагорелых щеках. Однако в движениях, поведении чувствовалась какая-то скованность. Он бросал на меня косые настороженные взгляды. Я тоже пребывал в некоторой неуверенности. С таким больным мне приходилось общаться впервые. Как ни одолевало меня сомнение, счел нужным справиться о здоровье, хотя опасался, что это воспримется как насмешка. Однако мои слова возымели неожиданное действие, словно враз разрушили все барьеры, мешавшие нашему общению. Он разоткровенничался виновато-смущенным голосом, вначале поблагодарив меня за проявленную чуткость.

— Спасибо, нормально. Вот ведь какая болезнь — не лечится до конца никакими лекарствами. Сон только и спасает. Порция инсулина — и проваливаешься в яму без сновидений. Полная изоляция от реальности. После курса лечения вроде бы кажется: все, стал здоровым человеком. А через некоторое время понимаешь, что обманулся. Я вот думаю: окружающая действительность провоцирует обострение болезни. Кругом одни стрессы, нервы, обиды. Вот если в тихую деревеньку уехать и там жить, может, все и прошло бы. Или я ошибаюсь?

Вопрос явно предназначен для меня.

— Пожалуй, вы правы, — подыграл я. — В нашем ведомстве ребята на что уж с крепкими нервами, и то срываются. А нынешняя действительность, согласен, удручает.