Элизабет Джордж - Великое избaвление

«Великолепно!» — подумала Барбара. Интересно, а «чудный крабовый салат» тоже превратится наутро в такую мерзость? Барбара огляделась в поисках газеты и, как всегда, обнаружила ее на сиденье шаткого кухонного стула. Оторвав первую страницу и расправив ее на столе, Барбара вывалила свой ужин прямо на улыбающееся лицо герцогини Кентской.

— Лапонька, неужели ты выбросила свой вкусненький ужин?

Черт! Обернувшись, Барбара посмотрела прямо в потрясенное лицо матери — губы шевелятся, пытаясь высказать обиду, лицо сморщилось, выцветшие голубые глаза наполнились слезами. К иссохшей груди мать прижимает альбом, обтянутый искусственной кожей.

— Ты меня застукала, ма. — Барбара выжала из себя улыбку, приобняв старуху за тощие плечики и подводя ее к столу. — Я уже перекусила в Скотленд-Ярде, так что мне есть не хочется. Или надо было оставить это вам с папой на завтра?

Миссис Хейверс быстро сморгнула. Боже, как легко, как чудовищно легко она утешилась!

— Нет, наверное, нет. Конечно же, нет. Мы же не станем есть курицу с горохом два дня подряд, верно? — Она ласково засмеялась и положила драгоценный альбом на стол.

— Папа раздобыл для меня все о Греции! — сообщила она.

— В самом деле? — Так вот чем он занимался днем. — Сам вспомнил?

Мать отвела взгляд, в замешательстве проводя пальцем по краю альбома, нервным движением потянула за украшавший его золотой лист. И снова — неожиданное движение, широкая, счастливая улыбка: мать выдвигает стул и приглашает Барбару сесть.

— Посмотри, дорогая, вот оно — наше путешествие.

Альбом раскрыт, быстро пролистываются страницы «поездок» по Италии, Франции, Турции — о, это было настоящее приключение! — и Перу. Наконец они добрались до нового раздела, посвященного Греции.

— Мы остановились в этом отеле на Корфу. Видишь, как он удачно расположен, на самом берегу? Мы могли поехать в Канон, там новая гостиница, но мне так понравился этот вид, а тебе, любовь моя?

У Барбары разболелись глаза, но она не сдавалась. Сколько же это будет тянуться? Неужели это никогда не кончится?

— Ты не ответила мне, Барбара! — Голос матери дрожал от напряжения. — Я столько провозилась с этой поездкой, весь день наклеивала! Ведь хороший вид на море лучше, чем новый отель в Каноне, ты согласна, радость моя?

— Намного лучше, мама, — выдавила из себя Барбара, поднимаясь на ноги. — У меня завтра с утра работа. Можно отложить Грецию на потом?

Как мать это примет?

— Какая работа?

— Это… небольшая семейная проблема в Йоркшире. Я уеду на несколько дней. Ты справишься одна или мне попросить миссис Густавсон, чтобы она пожила у нас? — Дивная мысль: пусть глухая присмотрит за безумной.

— Миссис Густавсон? — Захлопнув альбом, мать негодующе выпрямилась. — Ну уж нет, дорогая. Мы с папой прекрасно справимся и сами. Мы же всегда справлялись. Кроме того года, когда Тони…

В этой комнате удушливо, непереносимо жарко. Господи, хоть бы глоточек свежего воздуха! Один глоточек. На минутку. Барбара кинулась к задней двери, выходившей в заросший сорняками сад.

— Куда ты? — испуганно вскрикнула мать, в ее голосе уже нарастали истерические нотки. — Там ничего нет! Нельзя выходить из дому после наступления темноты!

Барбара подхватила газетный сверток со своим ужином.

— Выброшу мусор. Я всего на минутку, мам. Можешь постоять у двери, посмотреть, чтоб со мной ничего не случилось.

— Но… у самой двери?

— Если хочешь.

— Нет, мне не следует стоять у открытой двери. Оставь ее приоткрытой, только щелочку. Если что случится, зови меня.

— Отличный план, ма. — Со свертком в руках Барбара торопливо вышла в темноту.

Пару минут. Она жадно вдыхала холодный воздух, прислушиваясь к знакомым с младенчества звукам и нащупывая в кармане измятую пачку сигарет. Выудила одну, закурила, прищурилась на усеянное звездами небо.

Как могло это случиться с ее матерью? Конечно, все началось с Тони. Веселый, веснушчатый мальчишка. Словно порыв весеннего ветра посреди окружавшей их зимы. Смотри, смотри, что я сейчас сделаю, Барби! Я все могу! Химические реактивы и резиновые мячи, крикет на школьной площадке и салки по вечерам. И ужасная, чудовищная нелепость — выбежать за мячом прямо на Аксбридж-роуд.

Нет, тогда он не умер. Всего-навсего пришлось поваляться в больнице. Держалась температура, необычная реакция. А потом — внезапный диагноз. О, зловещая ирония! Попасть в больницу со сломанной ногой, а выйти с белокровием.

Он умирал четыре года — четыре ужасных года.

Четыре года его родные спускались по ступеням безумия.

— Лапонька! — Голос матери дрожит.

— Я тут, мама. Смотрю на звезды. — Втоптав окурок в каменно-твердую землю, Барбара поплелась в дом.

Дебора Сент-Джеймс поспешно притормозила и, хохоча, обернулась к мужу.

— Знаешь, Саймон, в качестве штурмана ты никуда не годишься.

Он улыбнулся, складывая карту дорог.

— Раньше не знал. Будь снисходительнее — это все туман виноват.

Дебора посмотрела сквозь ветровое стекло на маячившее перед ними огромное темное здание.

— По-моему, это еще не причина, чтобы перепутать все значки на карте. Мы наконец добрались? Что-то не похоже, что нас тут ждут.

— Ничего удивительного. Я обещал приехать в девять вечера, а сейчас… — При слабом освещении внутри автомобиля он всмотрелся в циферблат и охнул: — Господи, да уже полдвенадцатого! — В голосе его слышался смех. — Ну так как, любовь моя? Проведем брачную ночь в машине?

— Будем обжиматься, как подростки, на заднем сиденье? — Изящным движением головы женщина откинула назад длинные струящиеся волосы. — Прекрасная идея, только зря ты не взял напрокат машину повместительней. Нет, Саймон, боюсь, нам все-таки придется колотить в дверь, пока кто-нибудь не проснется. Но помни — извиняться будешь ты. — С этими словами она вышла из машины, вдохнула полной грудью колкий ночной воздух и внимательней пригляделась к высившемуся перед ней зданию.

Особняк был выстроен в эпоху, предшествовавшую правлению Елизаветы, но позднейшие переделки придавали ему щеголеватый и жеманный вид. Забранные кружевными решетками окна освещал лунный свет, просачивавшийся сквозь болотный туман, повисший над долиной. Вверх по стенам карабкался плющ; увядающие листья багрянцем румянили старый камень. Там и сям в прихотливом беспорядке сквозь крышу пробивались каминные трубы, словно огромные копья, воинственно вскинутые к ночному небу. Этот дом и прилегавший к нему участок земли вольно и непокорно отрицали наступление двадцатого века: гигантские дубы широко простирали ветви над лужайкой, под ними красовались скульптурные группы в окружении цветочных клумб. От дома к лесу уходили, петляя, тропинки, заманчивые, как пение сирен. В глубокой тиши был слышен и плеск струи в ближнем фонтане, и блеяние ягненка на дальней ферме, но все звуки растворялись в нежном шепоте ночного ветерка.