Чарльз Тодд - Крылья огня

– Как жестоко! – резко и недоверчиво воскликнула она; недавнее сочувствие к Ратлиджу как рукой сняло. Он заслужил такое обращение!

Инспектор снова повернулся к ней; глаза его были печальными.

– Да, возможно, то, что я делаю, жестоко. Перед тем как решиться на такое, я сам долго и мучительно думал. Я не знаю, что еще можно предпринять, чтобы докопаться до истины. Я мог бы сказать Харви и остальным, что мне нужно, но не думаю, что они поверили бы мне больше, чем вы. И стена, которую все дружно возвели вокруг семьи Тревельян, стала бы еще выше.

– И все ради мертвой женщины! Ради Оливии!

– Нет, не ради Оливии. Ради двух маленьких детей, которые так и не стали взрослыми. Ради Джеймса Чейни, который умер в отчаянии, и ради Брайана Фицхью, который заплатил дорогую цену за то, что доверился не тому человеку, и ради Розамунды, которую вынудили покончить с собой, чтобы все прекратилось. Ради Оливии, которая пожертвовала своим огромным талантом, потому что опасность грозила чему-то гораздо более драгоценному. И ради Николаса, который всю жизнь служил ей, потому что ему казалось, что он ее подвел. Судя по всему, что мне известно, смерть Стивена тоже вписывается в общую картину. Перед самым падением он что-то искал; по-моему, теперь я знаю, что именно. Если бы он не опаздывал, если бы он так ужасно не спешил, он бы мог не упасть с лестницы. В каком-то смысле он тоже стал жертвой.

– Как благородно с вашей стороны! Вы, значит, стремитесь исправить совершенное зло! Кто же предстанет перед судом, когда вы предъявите свои улики, – восковая кукла Оливии?

– Нет, – устало ответил Ратлидж. – Живой человек.

Рейчел посмотрела на него в упор; губы ее беззвучно шевелились, как будто она хотела что-то сказать, но вдруг лишилась голоса.

В парадную дверь замолотили кулаками; наверху звук казался гулким, как гром, и Ратлидж, не говоря ни слова, прошел мимо Рейчел и вышел из малой гостиной, закрыв за собой дверь. Спустившись, он открыл входную дверь и увидел инспектора Харви, который раздраженно топтался на крыльце. Не пригласив его войти, Ратлидж вышел к нему.

– Мне сказали, что мой констебль здесь. Что вы приказали ему утром свернуть поиски на болотах. И что велели снять показания со свидетелей в гостиной Тревельян-Холла, а не в участке!

– Да, я оставил вам записку с объяснениями. Я возвращаюсь в Лондон…

– Ну да, я прочел вашу записку! Зачем же тогда, извольте спросить, все эти показания, ради которых вы зашли так далеко?

– Чтобы все исправить. Ведь вы этого хотели, не так ли?

Совсем не испуганный, Харви парировал:

– Да, действительно. Но мне бы и в голову не пришло, что допрашивать добропорядочных жителей Боркума полезнее сейчас, чем в то время, когда случились самоубийства.

– Вы совершенно правы, – согласился Ратлидж, наблюдая за чайками, которые кружили над кромкой прибоя. Ему нужна была поддержка Харви, а не его подозрения. – Возможно, они прольют чуть больше света на обстоятельства смерти мисс Марлоу и Николаса Чейни. Но я надеюсь, что они позволят мне в достаточной мере понять, в каком состоянии находился разум мисс Марлоу последние несколько лет. Ее очень волновали семейные дела – по крайней мере, у меня есть основания полагать, что так оно и было. Возможно, тогда станет ясно, почему, несмотря на свой литературный успех, ей казалось, что она больше не может жить. Вы не возражаете, если я попрошу вас передать Долишу содержание ваших с ней разговоров – о том, как люди становятся убийцами?

– Да я буду чувствовать себя полным идиотом! Не забывайте, тогда мы с вами беседовали неофициально, с глазу на глаз!

– Верно. Но, если мисс Марлоу уже размышляла над такими вещами, когда вы только приехали в Боркум, ваши показания приобретают дополнительный вес. По-моему, она… если можно так выразиться, считала себя виноватой в тех несчастьях, которые обрушились на ее семью. В ее стихах я также нашел подтверждение своей догадки. Люди, одаренные богатым воображением, часто бывают чувствительны и очень восприимчивы. Иногда они видят то, чего не замечаем мы.

Харви пытливо посмотрел на него и осведомился:

– Вы что же, одурачить меня хотите?

Ратлидж перевел взгляд с моря на лицо Харви. Что-то в его взгляде заставило Харви насторожиться.

– Я в жизни не бывал так серьезен. Оливия Марлоу считала, что один из ее близких – убийца. Ей казалось, что она знает, кто этот убийца, и что у нее есть своего рода доказательство. Своего рода, учтите. Не такое доказательство, какое мы с вами могли бы использовать, чтобы выписать ордер на арест, и не такое, которое не оспорил бы в суде хороший адвокат. Но она в него верила. И сохранила в вечности – как сумела.

– Но… какая чушь! – вспыхнул Харви. Шея у него покраснела; краска распространилась и на лицо. – В жизни не слышал такой нелепой выдумки! Здесь мой участок, я бы знал, если бы здесь совершилось убийство! Или знал бы мой предшественник!

– Именно поэтому, – ответил Ратлидж, – мне и нужны ваши показания. Не вижу смысла везти в Лондон ничем не подтвержденные слухи. По-моему, со страхами Оливии Марлоу необходимо покончить раз и навсегда. Она была знаменита; скоро напишут ее биографию, и не одну. Биографы не должны приходить к выводам, которые плохо отразятся на полиции. – Он пожал плечами. – В конце концов мы узнаем, как все было на самом деле… Вот что самое главное.

– Эта проклятая женщина мутила воду, когда была жива, но все стало только хуже теперь, после ее смерти! – кипел Харви, обдумывая слова Ратлиджа. По его мнению, Оливии Марлоу не суждено было покоиться с миром. Он не подумал о биографах, которые будут шляться по его участку и совать нос в дела деревни. Задавать вопросы, порождать сомнения, смущать людей. Он-то думал, репортеры достаточно навредили им всем, когда пытались побольше узнать об О. А. Мэннинг. Перед ним замаячил грозный призрак: толпы смутьянов, которые будут приезжать в Боркум…

Ратлидж наблюдал за тем, как медленно, осторожно шевелились шестеренки в голове у Харви. Он обдумывал трудности, с которыми столкнулся. И вскоре пришел к определенному выводу.

Инспектор из Лондона не лжет. Он, конечно, не говорит всего, что знает, но основное изложил верно. Остальное выяснится, когда факты будут записаны на бумаге и их невозможно будет оспорить. Когда потребуется ордер на арест.

– Что ж, вполне понимаю, куда вы клоните. Никому из нас не будет покоя. Раз уж в министерстве внутренних дел захотели пересмотреть дело, начало уже положено. Потом, не приведи господи, обо всем пронюхают репортеры, и мы окажемся на первых полосах газет! Но хуже всех литературоведы! Они начнут выискивать в ее стишках все, что им заблагорассудится, и перевернут Боркум с ног на голову, чтобы доказать, что они правы. – Харви вздохнул. – Что ж, ладно. Делайте, что считаете нужным. Только, пожалуйста, поспешите.