Хокан Нессер - Карамболь

Доработка. По возможности спокойно и методично. Смыть то, что смывается. Тереть и скрести, пробовать разные средства. Он больше не чувствовал никакого волнения, раскаяния или страха… лишь холодное и уверенное спокойствие, сознавая, что игра продолжает идти по неподвластным ему законам и правилам. Над ними не властен никто, им нельзя противиться.

Есть направление движения. Код.

Сделав все возможное, он взял машину и поехал в город. Просидел два часа в ресторане «Лон Пейс» на улице Звилле, ел тайские блюда и размышлял над тем, каков будет следующий ход в этой неизбежной игре, какие возможности для действий отведены ему перед продолжением.

Ни к чему не пришел. Поехал домой тем же путем. С удивлением заметил, что чувствует себя спокойным. Принял еще одну таблетку на ночь и рухнул в постель.

В понедельник солнце так и не взошло. Рано утром он позвонил на работу и сообщил, что болен. Прочел в «Ниуэ Блат» об убитой женщине, которую обнаружили вблизи деревни Коррим, и никак не мог осознать, что это она. И что это его рук дело. От поездки в субботу ночью по широким полям остались лишь смутные воспоминания; он не знал, по каким дорогам ехал и где наконец остановился и вытащил ее из машины. Названия «Коррим» ему прежде слышать не доводилось.

Свидетелей не было. Ему удалось выбросить тело под прикрытием темноты. Полиция никаких сведений не сообщала. Вероятно, у нее нет никаких настоящих улик, считал журналист.

«Ну что ж, — подумал он. — Причин для беспокойства нет. Игра продолжается, шары катятся дальше».

Около одиннадцати пришел почтальон. Он дождался, пока тот скроется за детским садом, и пошел проверить ящик.

Письмо пришло. Такой же бледно-голубой конверт, как всегда. Тот же аккуратный почерк. Прежде чем вскрыть конверт, он немного повертел его в руках над кухонным столом.

Письмо на этот раз оказалось чуть длиннее, но не намного. Всего полстраницы. Он принялся читать медленно и методично, будто плохо разбирал слова — или боялся пропустить что-нибудь скрытое или сказанное лишь намеком.

Пришло время покончить с нашим нерешенным дельцем.

Если Вы на этот раз не будете точно следовать инструкциям, я не задумываясь проинформирую полицию. Думаю, Вы понимаете, что слишком долго испытываете мое терпение.

Выполните следующее.

1. Положите 200000 гульденов в белый пластиковый пакет и хорошенько его завяжите.

2. Ровно в 4 часа в ночь на вторник Вы оставите пакет в урне возле статуи Хьюго Мертенса в Рандерс-парке.

3. Отправляйтесь прямо домой и ждите телефонного звонка. Когда Вам позвонят, назовите свое имя и следуйте полученным инструкциям.

Шанса избежать возмездия Вам больше не представится. Это последний. Я оставляю отчет обо всех Ваших деяниях в надежном месте. Если со мной что-нибудь случится, отчет попадет в руки полиции.

Давайте покончим с этим без дальнейших ошибочных шагов.

Друг.

Хорошо продумано.

Он вынужден был это признать, в каком-то смысле испытывая удовлетворение от того, что у него достойный противник.

Вместе с тем ему казалось, что он все-таки перехитрит его и выиграет. Но для этого, без сомнения, кое-что потребуется.

В настоящий момент — пока он по-прежнему сидит за кухонным столом с письмом в руках — представить себе, как должно выглядеть такое решение, невозможно. «Шахматная партия, — подумал он, — шахматная партия, где позиция совершенно очевидна, но столь же сложна для анализа». Почему у него в голове всплыла такая метафора, он не знал. Он всегда был посредственным шахматистом — играл, конечно, но ему вечно не хватало необходимого терпения.

Как бы то ни было, его ловкий противник организовал сейчас такую атаку, последствия которой он оценить не мог. Пока. В ожидании прозрения ему оставалось лишь делать по одному ходу и ждать, когда появится брешь. Незащищенное место.

Своего рода сдерживающая защита. Есть ли другие решения? Ему думалось, что нет — на данный момент. Но отсрочка коротка. Он посмотрел на часы и понял, что осталось меньше семнадцати часов до того, как ему предстоит сунуть 200000 гульденов в урну в Рандерс-парке.

Шантажист, похоже, имеет пристрастие к урнам. И пластиковым пакетам. Не свидетельствует ли это об отсутствии фантазии? О примитивности и предсказуемости в ведении игры — не следует ли ему этим воспользоваться?

«Семнадцать часов. Меньше суток. Кто?» — подумал он.

Кто?

Обдумывая свои действия, он на некоторое время отодвинул вопрос о личности противника на задний план. Если вспомнить, он до сих пор об этом почти не задумывался. Кто? Кто, черт возьми, мог видеть его тем вечером? Нельзя ли выудить что-нибудь из манеры действовать? Из писем? Не приблизится ли он к противнику, просто присмотревшись к известным тому фактам?

И вдруг его осенило.

Кто-то из знакомых.

Он держал эту мысль в сознании так, будто она была сделана из стекла. Боялся разбить ее, боялся ей излишне доверять.

Кто-то знакомый. Кто-то, кто знает его.

Прежде всего последнее. Противник знал, кто он, уже когда увидел его тем вечером с мертвым парнем. Пока он стоял под дождем, держа парня на руках. Разве не так?

«Да, — убеждал он себя. — Вероятно, именно так все и произошло».

Дело отнюдь не в том, что шантажист заметил и запомнил номер машины. Он номер просто знал. Проехал мимо, не остановившись, а когда на следующий день прочел о случившемся в газете, сделал свои выводы и взялся за дело. Он или она. Вероятно, он, решил он, сам не понимая почему.

Так, именно так все и было. Поразмыслив, он тут же осознал несостоятельность прежнего объяснения. Кто, черт возьми, успеет заметить и запомнить номер, проезжая мимо машины? В темноте и при дожде? Невозможно. Исключено.

Значит, кто-то, кто узнал его. Знал, кто он.

Он заметил, что улыбается.

Сидит с бледно-голубым конвертом, способным еще до истечения суток уничтожить его жизнь. Убил в течение месяца трех человек. И все-таки улыбается.

Ну и кто же?

Потребовалось совсем немного времени, чтобы перебрать свой скромный круг общения и отвергнуть его.

Или их: каждого из тех, кого он, возможно, по доброй воле пригласил бы к себе на свадьбу или на пятидесятилетие. Или на похороны. Нет, никто из них, в это он поверить не мог. Имелось, правда, несколько имен, которые он не исключил с той же легкостью, как остальных, но ни на одном из них он интуитивно не остановился. Никого не заподозрил.

Дело могло обстоять иначе. Он, конечно, не был в Маардаме особенно известной личностью, какой-нибудь знаменитостью, но все-таки были люди, знавшие, кто он такой, узнававшие его в лицо. Этого, разумеется, достаточно. Он ежедневно контактировал с людьми, которых потом не мог припомнить, встречая в городе, но которые, естественно, представляли себе, кто он. Иногда даже здоровались… часто немного смущаясь, когда он их не узнавал.