Юрий Козлов - Кайнокъ

— А конкретней.

— Черт знает. Вроде мужик как мужик. В партизанах состоял. В гражданскую. Чуть не убили там: отряд их на засаду напоролся. Так Сахаров с двумя мужиками в Урсул бросился. Он их и вынес.

— И часто он так спасался?

— С мужиками надо поговорить. Отец мой хорошо знал.

— Ты, Павел, найди мне пару мужиков, кто знает Сахарова с тех пор. Меня последнее время история занимать стала. Динозавры, бронтозавры, пещерные люди.

— А ты опять с подходом.

— Работа такая… Проводил бы ты меня к Сахарихе.

Пестова с готовностью шагнула от барьера.

— Я тоже могу.

— Вы бегите к прокурору. Объясните коротко ситуацию. Возьмите ордер на производство обыска. И — туда его прямо.

Дом Сахарова был повернут двумя окнами на Урсул. Мощные тесовые ворота в «елочку». Тесовый глухой забор. Против окон — палисадник: метр шириной, острые штакетины.

— Не двор, а крепость, — сказал Корней Павлович и, толкнувшись в запертую калитку, требовательно постучал по ней. Никто не отозвался ни со двора, ни с огорода. Пирогов снова забарабанил так, что вся калитка заходила ходуном, заклацала навесами, запорами.

Из соседнего двора вышла старушка. Приблизилась, разглядывая — кто в гости просится.

— Хозяйку не видели? — спросил Корней Павлович.

— С окна видала, будто на огороде… Поди, не слышит. Или в избу зашла. Вы шибче стучите.

Остановилась за спинами поглядеть, чего же дальше-то…

Пирогов снова затарабанил кулаком. Показалось, прогибаются доски, гвозди полезли из гнезд своих. Павел лег животом на штакетник палисадника, дотянулся до окна, стукнул в переплет костяшками пальцев. Дверь в доме пискнула, ширкнула обивкой по крылечку.

— Не балуй, — послышался недовольный женский голос.

Старуха была не совсем дряхлая и не такая темная, как ее представлял Пирогов со слов Сахарова. Она, пожалуй, даже по-городскому, против самого Сахарова, выглядела.

— Виноват! — Пирогов сунулся в калитку, едва старуха ее приоткрыла. — Здравствуйте. Нам нужен хозяин.

— Нет его. А где, так он и в лучшие времена не докладал, где и с кем быват. — Пирогов вспомнил: «Попался я в молодости».

— Так и не докладывал?

— Не докладывал. Или первый раз разговор о том? Ударцев, что до вас работал, он все знал.

— Что именно?

— Какая раньше жизнь была. Я ему вспоминала, как наши мужики по два месяца трактом ходили.

«Да ведь Сахаров трактом ходил! Он же извозом занимался! Знает с закрытыми глазами каждую выбоину на дороге. И спуск выше Элек-Елани тоже знает… Но в тот день он выезжал на пожар… И сходится, и не сходится».

— Но сейчас-то хозяин где?

— На работу утром пошел.

— Вам не совестно? Грех-то на душу брать?

Она вспылила. Как спичка вспыхнула:

— Чего мне совеститься? В своем дому!..

«С приветом… На уполномоченного собаку спустила, — вспомнил Пирогов. Даже интонацию. — Хорошо хоть сейчас нет у них собаки. А почему? Почему нет собаки? Уж не для того, чтоб гости и приходили не слышно, и уходили?»

— Пригласите нас в дом.

— Кого? Этого бандита? — Она ткнула пальцем в Козазаева. — Он же бандюга.

— Как вам не совестно, — сказал Пирогов. — Он боец Красной Армии. Ранен в бою… И здесь со мной при исполнении.

— При исполнении, — передразнила Сахарова. — Он всю жизнь при исполнении. Кому ряшку начистить, где что плохо лежит. — Оглянулась на Павла. — Иль не так говорю? Иль не от тебя заборы поднимали?

Она компрометировала помощника Пирогова, а следовательно, и его самого. Не вчера подмечено, не вчера сказано: открой, кто твой друг…

— Ты чего мелешь? — очнулся Козазаев.

— Во-во! Бандюга и есть! Ты ж со старшими не умеешь говорить. Хайлашь, как марал недобитый.

— Ты чего мелешь-то?

— Кто мелет? Кто мелет? — Корнею Павловичу показалось, что пальцы рук ее напряглись, как хищные когти. — Ты худрука в клубе чуть не зашиб до смерти? Зашиб? Иль не тебя в милицию таскали? А ты хайлал на милицию последними словами. Еще?

— А-а!.. — Павел махнул рукой, повернул вон.

— Подожди, — остановил сто Пирогов. — Ты что, не понимаешь, для чего весь спектакль этот?

— Как спектакль? — ахнула Сахарова. — Я всю жизнь мужняя жена. И никакая не артистка.

У калитки стал народ собираться. Старушку соседку во двор пропихнули. Потом девчонку лет пятнадцати. Потом двое мальчишек сами переступили подворотню. Интересно: Сахариха сражается. Сразу против армии и милиции.

Пирогов увидел всех их, старушку и девчонку поманил к себе.

— Прошу вас быть понятыми. Свидетелями, значит.

— Ты детей… сопляков набери, — съехидничала Сахарова.

Пирогов спросил у девочки:

— Сколько тебе лет?

— Скоро как пятнадцать. — Ее обидели слова Сахаровой.

— Хороший возраст. Пятнадцатилетние в немецком тылу сражаются.

Тут он грешил против правила. Свидетельства несовершеннолетних мало стоили, их легко разрушить на суде. Но сзади напирала целая толпа других свидетелей.

— Только и осталось детишкам воевать. Кобели-то в тылу с бабами валяются. Не так, что ль, говорю?

Пирогов обошел ее и прежде, чем она угадала его маневр, распахнул дверь в сени, ступил через порог.

Ему бросилась в глаза сильная захламленность: в просторных сенях стояли пустые бочки, пакет ящиков из-под рассады, скамья, несколько ведер — некоторые были старые, с помятыми боками, сбитый из досок столик, коробки, мешки с шерстью и тряпьем, старые сапоги, валенки, несколько пар калош, хомут со сбруей, на стенах висели веревки, березовые веники… Всего не перескажешь, не перечислишь вдруг. И все — навалом, как на мусорке. А снаружи дом опрятным, даже форсистым выглядит. Голубенькие резные наличники на окнах, затейливый карниз под крышей, завалинка струганым тесом обшита, была крашена, но последнее время краска облупилась, лишь местами проглядывала.

Присмотревшись, Пирогов увидел обитую войлоком дверь — в комнаты, и другую, легкую, дощатую, подпертую скамьей. Он подвинул скамью, распахнул эту дверь. За нею оказалась кладовка. Мелкая, как шкаф. На толстых полках из колотых и тесаных лесин в один ряд стояли, как в магазине на витрине, чугунки и туески, горшки и кружки, лежали свертки, кульки, узелки. Большая консервная банка красовалась в самой середине на уровне глаз, будто дразнила блестящими боками… Банка эта оказалась старая, полная обмылков, еще с довоенного времени.

Ощупав каждый сверток, Пирогов закрыл дверь.

— Облизнулся?

Сахарова кидалась в драку. Корней Павлович вдруг ясно почувствовал, что она знает, чего он надеялся найти в кладовке.

— Проводите в комнаты.

— Нету такого закону — приказывать водить мужиков в дом без хозяина.

Она обращалась к свидетелям, провоцируя их возмущение. Но то, на что она упирала, было неумно и даже смешно.