Юрий Козлов - Кайнокъ

— Мы тут дожидаемся сотрудницу, — оправдываясь, сказал Корней Павлович, поворачивая за ним.

— А вы — Брюсов! — Непчинов коснулся пальцем локтя Геннадия Львовича.

— Брюсов, — польщенно подтвердил тот, пристраиваясь за Пироговым. Корней Павлович указал ему на место у телефона, распахнув перед гостем кабинетную дверь.

— Надеюсь, я не сильно помешал? — спросил Непчинов, обойдя комнату, заглядывая во все углы и остановившись наконец перед книжным шкафом. Казалось, вот-вот спросит он: где?.. Будто искал кого-то спрятанного. — Захотелось взглянуть, как живешь, — продолжал Непчинов. — Знаю, что все еще холостякуешь. Но не думал, что так плохо. Разве это порядок: натощак да еще не спать.

— Не спать можно только натощак. Что касается сегодня, так я чудесно выспался. В ходке. Пять часов проспал.

— Оставим сегодня. — Дал еще один круг. — В отделе часто ночуешь?

— Случается. Когда лень домой идти… А что — нельзя?

— Можно. Когда это нужно.

— Ночью мне хорошо думается.

— А не отвлекают?

И тут Пирогов почувствовал: не случайно, не по пути зашел Непчинов в отдел. Главный разговор впереди.

— Объясните, в чем дело.

Непчинов помедлил, будто колеблясь, начинать не начинать.

— На тебя две жалобы. Одна позавчера пришла. Вторая сегодня.

— Чем я провинился? И перед кем?

— Да уж есть, видать… Из Коченева пишут, что повадился ты к Рощиной. С ночевками… Так и сказано: «Пока ейный мужик бьется с врагами на полях войны, он…» И так далее. А местный корреспондент обвиняет тебя и твоих девчат… Советует на лесоповал всех вас. Чтоб не до глупостей было.

Случалось в жизни Пирогова много несправедливого. Даже назначение в Ржанец считал он и продолжает считать несправедливостью. Но такого… Такого ему и не снилось.

— У меня полна папка таких писем, — сказал подавленно. — Каждый день божий начинаем с выяснения. Пишут свихнутые старики. Да и старушки.

— Ну, в нашем с тобой деле один — точно не старик.

— Коченевского писаку я знаю. Он мне в глаза намекал. Да не думал я, что так далеко пойдет.

— Что ты по существу скажешь?

— Я же не видел, что они там накатали.

— Да уж будь уверен. Складно.

— Назначьте комиссию. Разбирайтесь. А я сделаю выводы.

— Кого ты пугаешь?

— Корреспондентов… — Хотел сказать «ваших», но вдруг без всякой связи возникла в памяти история с воздушным шаром.

Так, так, так! В мае — июне Ударцев собирает срочно информацию о кражах! Значит, еще тогда Михаил заподозрил что-то неладное… И тут возникла история с воздушным шаром с черным ящичком на привязи. Михаил разобрался бы в ней быстро, но она совпала по времени с датой пуска рудника, и честный, старательный Ударцев позволил себя увлечь… Впрочем, может, все это от повышенной подозрительности?

— Первое письмо писал Князькин, — сказал Пирогов. — Решил предупредить разоблачение… Он опоздал. Я не арестовал его, не смея нарушить депутатскую неприкосновенность. Но у Паутова лежит мой рапорт. Паутов согласен по веем пунктам. С Князькина будут сняты депутатские доспехи…

Он вдруг засмеялся. Весело и громко:

— А ведь, знаете, после этого письма… мне неудобно будет арестовать его. Получится, месть за сигнал! И буду я выглядеть негодяем, а он — героем. Жертвой моего произвола! Ай да Князькин!

— Ты вроде как оживился?

— До меня только дошло. Черт тс что! Кто же второй писатель? Если не секрет?

— Второй пожелал остаться неизвестным. Сделал приписку, что боится твоих преследований.

— Но уж… Чем я их так напугал?.. Можно хоть взглянуть?

Непчинов поколебался. Формально он не обязан показывать письмо Пирогову. Формально он должен был проверить факты и поручить помощникам ответить автору о результатах проверки или принятых мерах. Но автор скрылся за многоточием, и ото освобождало от соблюдения формальностей. Он достал из нагрудного кармана суконного защитного френча лист, сложенный вчетверо. Протянул. Бумага показалась Пирогову очень знакомой: толстая, гладкая, расчерченная в линейку, с яркой полосой ученического поля. Это была старая, дореволюционных времен, бумага. Сам этот факт ни о чем не говорил. Сейчас во многих домах выскребают по углам старье, пускают по второму кругу: там лист чистый, там поля широкие, не экономные. Нынче бумаги, как и хлеба, не хватает… Пирогов развернул лист, уже уверенный, что встречался с такой бумагой. Текст письма был краток и безобразен низкой откровенностью. Писавший прятал не только имя, но и стиль, и почерк. Корней Павлович достал из стола письмо Сахарова о шаре. Оно тоже было написано на старой толстой лощеной бумаге с полями. Положил то и другое на стол, разгладил ладонью, показал Непчинову тот и другой лист.

— Из одной тетрадки, — согласился Непчинов. — Если в селе нет второй такой тетрадки.

— Авторство Сахарова нетрудно доказать. Но надо ли? Якитов показал, что встречался с Сатаровым близ Сыпучего Елбана. Это рядом с Элек-Еланью. Сахаров угостил Якитова хлебом — заметьте! — хлебом и картошкой. Дал полный кисет табаку, обещал пристроить в теплое местечко, если Якитов будет умно себя вести. Потом пугнул: не вздумай проговориться о встрече, дети-то, поди, маленькие… Юридически Сахаров виноват уже за то, что вступил в контакт с дезертиром и не предупредил нас о том, не пытался задержать его.

— Слушай, а не хватит ли нам этих совпадений? Получается как в сказке: что ни Иван, то и дурак.

— Совпадение здесь одно: обмаравшись, эти люди пытаются обелиться. Нет, нейтрализовать, скомпрометировать того, от кого исходит опасность.

— Поживем — увидим.

Скрипнула дверь и в кабинет заглянула Варвара Пестова.

— Я — здесь, — доложила таким домашним тоном, что Непчинов вскинул брови.

До сих пор события ставили перед Корнеем Павловичем только вопросы. Он задыхался в них, нервничал и снова задыхался в их череде. Именно в эти дни понял он, что работа его нисколько не легче окопной. И, пожалуй, не безопасней. Точно снежный ком с горы: кто, где, когда, почему? Чем дальше, тем мощнее лавина. Берегитесь, Пирогов, сотрет с лица земли.

И вдруг этот ком начал распадаться. От него отделился Якитов, жалкий, запутавшийся, но не безнадежный, как могло показаться вначале, человек… В последней почте, пролежавшей на столе до утра, оказалось письмо из Всесоюзного розыска, в котором сообщалось, что часть архива Харьковского горНКВД эвакуирована, и в документах паспортного отдела есть запись от 21 октября 1936 года о замене пятигодичного паспорта десятигодичным Брюсову Геннадию Львовичу, 1903 года рождения, совслужащему, беспартийному, ранее не судимому… Все, как трижды безошибочно было изложено самим Брюсовым в трех показаниях. Теперь требовалось получить весточку из штаба полковника Ольшанского с подтверждением, что гр. Брюсов работал в расположении его дивизии на рытье укреплений.