Мартин Соларес - Черные минуты

Шеф стоял, отвернувшись к окну, а на столе лежал пухлый конверт с логотипом профсоюза учителей.

— Это тебе, Ранхель, бери. Конгрессмен благодарит тебя за хорошую работу. Ты ему очень помог. И впредь не занимайся ерундой.

Ранхель молча взял конверт и вышел. Вернувшись к себе, он посчитал деньги — сумма была немаленькая. Вулфер вызывает у него отвращение, но что делать? Примерно одну треть он оставил в конверте, а прочее рассовал по карманам.

Время было без малого одиннадцать, когда Ранхель почувствовал полный упадок сил и объявил, что едет домой, тем более что его смена закончилась пять часов назад. В коридоре он наткнулся на Сиго, когда тот с мокрым пятном на груди выходил из туалета.

— На вот, возьми. — Ранхель быстро сунул ему конверт, пока никто не видит. — Это тебе за кофе. — И пошел на парковку.

Ошеломленный Сиго стоял, как собака, которую все бьют, не понимая, чем заслужил такую доброту. Очнувшись, он бросился вслед за Ранхелем, но того уже не было. Зато был Чикоте, и Сиго решил поговорить с ним. «Как вы могли пойти на это? Почему? Зачем было тратить столько времени на расследование?» — хотелось ему спросить.

— Что случилось, Чикоте? — сказал он. — Ты тоже замешан? Сколько тебе пообещали?

Чикоте очень удивился и ничего не сказал.

— Шуточки, — усмехнулся Сиго, крепко прижимая конверт к груди. — Мы без шуток никуда.

В машине он включил радио. Рубен Блейдс пел под аккомпанемент загадочного барабанщика: «Шумит неспокойное море, волны бьются о горизонт, синий карибский простор блестит в величии заката».

С тех пор как Ранхель бросил играть, его единственным хобби стало слушание музыки. Музыка помогала ему забыться. Рубен Блейдс, Уилли Колин, Рей Баррето, Бенни Мор, диско, соул, Арета Франклин, слащавые песенки Марвина Гея, блюз, Эрик Клэптон, ритмы «Криденс», гармонии «Битлз» — все, кроме корридос и Риго Товара, хоть они и в моде. Пластинки он почти не слушал, только радио в машине по дороге с работы и на работу. Сначала не было проигрывателя — старый был разбит однажды утром, потому что напоминал хозяину неприятного человека. Потом Ранхель купил новый, но за время отсутствия проигрывателя он отвык от пластинок. А в последнее время сама музыка начала его раздражать.

Так он лишился своей единственной отрады, разучился получать удовольствие. Слова панамской песенки приобретали зловещий смысл: «Акула выходит на охоту, акула никогда не спит, акула ищет жертву, акула — это не к добру».

«Проклятое дело, — думал Ранхель, — как оно меня мучает!» Любой другой на его месте, ступив за порог полиции, забывал обо всех делах, но только не Ранхель — хороший совестливый коп, который чувствовал себя обязанным во что бы то ни стало арестовать преступника.

Вопреки совету дяди, он не мог ни на минуту выбросить из головы погибших девочек. «Винсенте, ты должен нарастить толстую кожу, — поучал его лейтенант Ривера, — иначе тебе несладко придется в полиции. Более того, принимая чужие проблемы близко к сердцу, ты рискуешь утратить объективность. Это опасно. В работе ты должен всегда сохранять хладнокровие, будто расследование ведешь не ты, а другой детектив».

Туман сгущался. Хорошо, хоть на улицах пусто — по крайней мере, в пределах видимости. Он не раз замечал, что в тумане Паракуан становится похож на город-призрак, потому что люди сидят по домам и не выходят. От усталости Ранхель был сам не свой. Ничего не хотелось, только лечь в постель и уснуть, забыв о боли в руках, о стычке с Траволтой, обо всех неприятностях. Но иногда нам случается почти не задумываясь принимать решения, которые меняют нашу жизнь.

И вот когда Рубен Блейдс запел, что «… горизонт глотает солнце и море засыпает под колыбельную русалок», а Ранхель свернул с Эрсито на Адуану, он увидел яркие неоновые огни «Чероки мьюзик диско», захудалого клуба, который давно собирались закрывать. И вспомнил, что у него куча денег, их хватит, чтобы кутить сегодня вечером, а завтра по-королевски завтракать у Кляйна. Кроме того, сегодня вторник, и, значит, в клубе шоу — полно полуголых девиц легкого поведения. Нет, не то чтобы он собрался снять шлюху, но ему вдруг захотелось развлечься, устроить себе небольшой праздник. Время было начало двенадцатого. Ранхель припарковал машину и направился в клуб.

Охранники у входа знали его в лицо и пропустили, не обыскивая, хотя по правилам им было положено обыскивать любого посетителя. «Они же видят, что я выжат как лимон, — думал Ранхель, — и не стану громить их сарай. У меня на лбу, наверное, написано: не беспокоить».

Он прошел за блестящую шторку, остановился и огляделся. Давно он здесь не был. На потолке вращается обычный мигающий диско-шар под музыку известной сальсы Роберто Роены You’re loco-loco… and I’m chill. Ах, просто не сменили интерьер. Прежний владелец был любитель диско. Потом он обанкротился, клуб пришлось продать, вот сальса и вытеснила «Виллидж Пипл».

Народу в баре прибывало. На танцполе крутились четыре девушки, а их хозяйка мадам Калалу — в узком красном платье, с неизменной сигаретой во рту — общалась у стойки с посетителями. Заметив Ранхеля, она тотчас направила к нему двух девиц, и те, приветствовали его, как у них было заведено. Они стали, хихикая, поглаживать его, намекая, чтобы он купил им выпивку, затем полезли обниматься и обвились вокруг, точно два питона. Но Ранхель разочаровал их, отослав прочь брезгливым жестом. Едва он приблизился к стойке, его окликнули:

— Джеки Чан!

Это был чернокожий мясник из района Коралилло, которого они с дядей едва не арестовали. Ранхель не сразу его узнал. Мясник оказался незлопамятным и даже поднял бокал за его здоровье. С ним за столиком сидели двое мужчин и три девицы из бара. Испугавшись, что они станут его приглашать, Ранхель сдержанно поздоровался и прошел мимо. Через пару шагов его снова окликнули.

— Ранхель! — Евангелист, сидевший по соседству, призывно махал рукой.

Там были Вонг и Круз Тревино с девицей в обнимку. Ранхель понял, что провести вечер в одиночестве ему не судьба, и присоединился к коллегам. На столе стояла полупустая бутылка бакарди, и поскольку Евангелист пил колу, было ясно, что ром течет в жилах Круза Тревино. И правда, когда Ранхель приблизился, Круз даже не обратил на него внимания.

— Как дела, Иоанн-один-четыре? — спросил он Евангелиста, пожимая его руку. При каждой встрече Ранхель использовал приветствие в виде ссылки на Библию. — А я-то думал, ты не пьешь. Не боишься погубить душу, дружище?

— Нет. Я слежу за тем, чтобы этот грешник не упился до смерти.

— Эй, чувак! — крикнул Ранхель Крузу, который, кажется, воображал, что разговаривает с девушкой.

Прежде чем пожать протянутую руку, тот долго качал головой и вращал глазами, пытаясь сфокусироваться. Наконец, ему это удалось. Вообще-то Ранхель всегда старался держаться от него подальше в прямом и переносном смыслах, потому что здоровяк Круз, подобно Траволте, имел кучу подростковых комплексов и мог взбеситься с полпинка.