Анджей Выджинский - Время останавливается для умерших

Марчук, скорченный, с опущенной головой, сидел в сейфе и ничего не отвечал. О чем он там думал, ослепленный светом, падающим через щель неплотно прикрытой двери? На что еще рассчитывал? Чего ждал?

Нет, тянуть уже больше нельзя, нужно доводить игру до конца.

— Теперь ты узнаешь, как выглядит такая смерть, — закончил я. — Смерть бывает разной, об этом ты знаешь. Слишком часто убивал, чтобы не знать. Ты будешь умирать со страшным сознанием, что каждый твой вздох приближает смерть — каждый вздох человека, запертого в сейфе, уменьшает запас воздуха. Люди дышат для того, чтобы жить, а ты будешь дышать для того, чтобы быстрее умереть.

Минута тишины.

Похоже, что первый раз с момента нашего знакомства этот человек слушал меня так внимательно. Мне даже показалось, что сейчас у него в мозгу находится что-то вроде магнитофонной ленты, и если он молчит, то только для того, чтобы прокручивать ее и снова вслушиваться в каждое мое слово.

Наконец, нажимая изнутри на дверь, он отозвался:

— Вам нельзя этого делать. Все равно вы меня выпустите. Вы же знаете…

— Уж мне-то ты не говори, что можно, а чего нельзя!

— Вас же за это выкинут из милиции!

Я знал, что нельзя, даже слишком хорошо знал! Но злость на этого скота, играющего ва-банк и убивавшего холодно, без угрызений совести, который недавно запер в этой самой кассе…

— Выпустите меня… Выпустите, пан капи…

В голосе Марчука послышался страх. Наконец-то!

Я захлопнул дверь сейфа и повернул ключ. Тяжелые, хорошо смазанные ригели из нержавеющей стали двинулись вправо и скользнули в округлые отверстия толстой плиты.

Сняв газету, прикрывающую стол, я уселся на стул. Когда-то с него встал человек, которого убили через несколько минут.

Я с трудом дышал, чувствуя все более мучительную боль в плече. Волосы так взмокли от пота, словно голова была полита водой. Платком я вытер шею и лоб, потом закурил сигарету и посмотрел в зарешеченное окно, о которое бились волны бури и струи дождя. Почему, интересно, тонкие стекла не лопаются под напором ветра? И выдержу ли я эту боль, этот невыносимый жар?

У меня были с собой три таблетки психодрина. Из стоящего на столе графина я налил теплой воды и проглотил одну из них. Перед тем как прийти сюда, я уже принял Две таких таблетки.

Молния опять осветила небо, однако уже далеко, я даже не услышал грома. Марчук оказался слишком твердым орешком. Я подумал даже, что вся моя психология пропала впустую, и меня ждет еще одно поражение. Чувствовал только огромную усталость и страх, что сломаюсь раньше него.

Сигарета медленно тлела между пальцами, и я поискал глазами пепельницу. Однако вместо нее возле уродливой псевдозакопанской деревянной чернильницы стоял транзисторный приемник. Значит, новый кассир не курил, только слушал радио. У каждого есть какие-то свои привычки и привязанности. Интересно, что слушал этот новый, музыку? Или только новости? Впрочем, какое мне до этого дело?

Я настроил приемник и снова услышал назойливую мелодию песенки «Не говори мне о любви», которая сопровождала меня с первой минуты следствия, боевик сезона:

В дверь постучал сержант.

Да, эта любовь уйдет, поэтому не надо о ней говорить. Потому что когда влюбленные расстаются, улетает и их любовь. Только, к сожалению, не так быстро, как в песне. Уж я-то кое-что знал об этом, помнил.

Снова стук сержанта. Я не ответил ему, хотел быть один на один с человеком, запертым в сейфе, и с песней о любви, которая уходит. Точнее, о любви, которой вообще не было.

Сержант приоткрыл дверь. В оконном стекле я увидел раздвоенное отражение его лица. Он посмотрел на меня и даже не огляделся, чтобы найти Марчука: наверняка слышал через дверь каждое мое слово и знал, что здесь произошло. Покосился на сейф и покачал головой, как будто хотел что-то сказать, но промолчал. Потом опять вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

И в этот самый момент громко загудело железо кассы. Чем он бил? Кулаками, локтями, ботинком?

Удары в бронированную плиту становились все громче.

Я проглотил слюну и крепко потер глаза. Психодрин еще не действовал, чувствовалась только сухость во рту.

Гул усиливался. Однако я не мог сейчас открыть сейф, потому что сразу же уничтожил бы этим все, чего достиг, проиграл бы свой последний шанс, такой отчаянной и рискованной игры, какая велась в эту минуту, уже никогда нельзя было бы повторить. Отступив, я бы только психически закалил Марчука.

Так и не найдя пепельницы, я бросил окурок в стакан. Сигарета зашипела, коснувшись воды, и этим, как бы перенесла грозу из-за окна в комнату: поблизости почти одновременно раздались три оглушительных раската грома, повторенные эхом.

Марчук колотил в стенку сейфа все сильнее.

На этот раз сержант не стучал, а просто вошел.

— Павел, — начал он, — лучше…

Я не ответил. Подумал, что если поддержу разговор, то какой-нибудь из аргументов Клоса все-таки сможет убедить меня в бессмысленности так называемого «осмотра места происшествия». Нет, отступать мне было нельзя. Потому что тогда победил бы Марчук. Мне приходилось видеть в жизни победы слишком многих подлецов, чтобы я смог согласиться еще и на триумф Марчука.

— Ты плохо выглядишь, — сказал сержант, — Лицо все мокрое и воротник хоть выжимай. Павел, возвращайся в госпиталь, а я здесь все сделаю так, как ты хочешь. Хоть и не верю в то, что ты задумал.

— Павел, ты слышишь меня?

Сержант вышел, так и не дождавшись ответа. С быстрого крещендо стук Марчука переходил на медленный ритм тамтама.

За окном был настоящий ад. Молнии били одна за другой, небо полыхало, бросая на стены комнаты неверные красные блики.

Еще три слабых удара, затем только два. До сознания Марчука, наконец, дошло, что каждое сильное движение требует и большего количества воздуха, неумолимо приближая конец.

На стеклах снова сверкнул отблеск молнии.

И снова удар в обшивку сейфа, но такой слабый, что в шуме дождя, бьющего в окно, сержант не мог услышать этого звука.

Я подумал о том, что все началось именно с этой комнаты, с этого сейфа и с песни «Не говори мне о любви». Хотя не стоит сейчас говорить о любви, лучше, пожалуй, Рассказать о том, как все это начиналось.