Вольф Долгий - Только всем миром

Когда Кудрявцева увели (вежливый, дьявол его бери, не забыл «до свидания» сказать!), воцарилось молчание. Только Еланцев, упаковывая катушку с магнитной пленкой, проронил сквозь зубы несколько погодя:

— Такая вот, друзья, грустная история…

Никто не поддержал его, не возразил.

Чекалин набрал номер телефона генерала:

— Сергей Лукич, подполковник Чекалин. Докладываю о взятии убийцы таксиста Щербанева. Некто Кудрявцев, двадцать два года.

— Дело, полагаешь, стопроцентное?

— Да, без сомнения. Разрешите приехать, доложить подробности.

После небольшой паузы генерал ответил:

— Да нет, не к спеху. Иди отсыпайся. И всем товарищам передай — отдыхать! Подробности — завтра. Да, главного не сказал — огромное вам спасибо!

У входа в райотдел стояла дежурная машина. Но Чекалин решил пройтись. Главное — не расположен был сейчас ни с кем разговаривать.

Машина с Еланцевым и Исаевым отъехала.

Да, больше всего на свете Чекалину хотелось побыть одному.

Обычно раскрытие преступления приносило чувство удовлетворения, некоторый даже эмоциональный подъем. Нет, какое-то чувство удовлетворения сейчас, конечно, тоже было — еще бы, такое дело свалить, со столькими неизвестными… Но — чего не было, того не было — подъема он в себе не ощущал. Не было тех «положительных» эмоций, которые с лихвой обычно перекрывали тяготы и муки повседневной работы. Коли начистоту — владела им сейчас непривычная опустошенность.

Чекалин хорошо знал, что не давало ему покоя. Все было бы на своем месте, если бы убийцей оказался закоренелый, матерый преступник. Когда, к примеру, Семенов и Можайский сеяли несколько лет назад вокруг себя смерть, тут, по крайней мере, все попятно. Такова их доминанта: любой ценой, пусть даже ценой человеческих жизней, захапать несчитанные, вот уж истинно, бешеные деньги, которые разом позволят им пожить сообразно шакальим их представлениям. Это — выродки, таких уничтожать.

Есть еще безмозглая шпана, отбившиеся от рук подростки, живущие по законам волчьей стаи, малоразвитые, примитивные, не достигшие совершеннолетия, но здоровенные, с чугунными кулаками парни, которым, в силу их духовной убогости, вовсе не нужно особых мотивов для совершения любого, самого страшного злодеяния. Чекалин с болью подумал о сравнительно недавнем — чудовищном случае. Два восьмиклассника купили билеты в кино, только от кассы отошли — тут их окружила ватага подростков, один из них денег потребовал. Денег у мальчишек не было, на билеты потратили. Тогда вожак шпаны придвинулся к пареньку, что поближе стоял, и без слов — тоже, как и Кудрявцев, — воткнул финку в живот, да еще, ублюдок, провернул ее, потом бестрепетно вытащил нож, вытер его о пальтецо жертвы своей. Мальчик умер в «скорой», не приходя в сознание. А малолетний убийца со своей свитой в кино направился, как раз сеанс начинался, не пропускать же. И эти полтора часа все они спокойненько фильм смотрели, настолько-то уж были уверены, что все с рук сойдет. То, что милиция, перекрывшая все выходы, их уже поджидала, крайне удивило их. Да нет, подумал Чекалин, тут даже не это главное — вера в свою безнаказанность. Куда более поразительным было другое — они спокойно смотрели на экран, не испытывая ни смятения от содеянного, ни хотя бы угрызений совести.

Фильм, как на грех, назывался «Пираты XX века». Чекалин потом специально посмотрел его. Приключенческая, ничего общего с реальностью не имеющая картина, в каких-то эпизодах даже забавная, но в основе ее лежит, — тут Чекалин готов стоять до последнего, — гнилая, вредная, даже подлая идея — прославление суперменства: герой, под поощрительное улюлюканье юной публики, без страха и сомнений жестоко расправляется с полчищами своих врагов… Нет, Чекалин был далек от мысли, что искусство способно так вот, напрямую, воздействовать на зрителя. Но глупо и закрывать глаза на то, как склонны дети к подражанию полюбившимся героям. Раньше были «Тарзан», «Фантомас» — теперь вот пресловутые эти «Пираты»!

Но то дети, подростки. Кудрявцев же вполне взрослый, сложившийся, казалось бы, человек. Понять бы — что за зверь сидит в нем, откуда эта его бестрепетность в совершении самого тяжкого, что только может совершить человек? Неужели все дело только в инфантильности? Нет, едва ли все так просто. Весь ужас в том, что этот парень, в принципе не выродок, мог тихомирно прожить все свои отпущенные ему сто лет и не только не убить человека, но и вообще, может быть, ничего противоправного не совершить. Но вот — убил… Что это? Какое-то идиотское сцепление обстоятельств? То, что в старину называли роком? Если бы! Нет, неправда: все, что он натворил, вовсе не случайно для него. Счастливым случаем, скорее, было бы, если бы он — не сейчас, так когда-нибудь — не сделал этого. Человек, который не видит ничего такого в том, что носит с собою нож, — социально опасный человек, ибо, значит, он в любую минуту готов пустить в ход свое оружие. Не эта ли готовность — и есть самое страшное?..

Не в первый уж раз, но со все неубывающей горечью приходило на ум: что за черт, прежней, организованной преступности, с ее «паханами» и «ворами в законе», практически не стало, почти начисто повывели блатных, но ведь преступления все равно совершаются, и подонков разных еще хватает! Какова же ныне питательная почва преступности? Не сваливать же по привычке все на пережитки проклятого прошлого? Поди, своих собственных пережитков уже достаточно набралось… И чем больше он думал об этом, тем сильнее утверждался в мысли, что все дело… нет, не так: одной из причин, возможно, сильнейших причин этого, является бездумность, бездуховность людей — не только молодых, понятно, но и молодых тоже, даже в особенности молодых. Казалось бы, чего не хватает? Сыты, обуты, одеты, да не лишь бы как одеты — все в джинсы да в штруксы, мы, родители, тут «на высоте», в насущном себе откажем, только бы дите родное ублажить. Ну, разумеется, не все, не каждый, далеко не все, далеко не каждый, кто привык жить за родительской спиной, способен на зло! Но все-таки — не здесь ли почва, питательная среда, что ли, бездумности? Нет ничего вреднее, если все слишком легко достается…

Чекалин понимал, что, наверное, в чем-то неточен, проблема, конечно, шире, сложнее. Как, к примеру, оставить в стороне то, что порою мы склонны — не иначе, по доброте душевной — преувеличивать роль обстоятельств, внешних факторов в воспитании? То и дело слышим и говорим: виновата школа, виновата семья, улица, — кто там еще? А где же сам воспитуемый? Он что — сам не должен нести ответственность за себя, за свои поступки? Не должен вырабатывать в себе иммунитет от вредных влияний, способность без самодовольства, трезво оценивать себя «со стороны»?