Лоренс Сандерс - Слепой с пистолетом [Кассеты Андерсона. Слепой с пистолетом. Друзья Эдди Койла]

Тут полицейские уставились на него, разинув рты. Из глубины дома доносились крики и хохот детей и голоса потише — это мамаши предлагали им замолчать. Перебивая запах варева, в кухню заползал иной запах — настолько знакомый, что полицейские стали теряться в догадках, откуда же они его так хорошо знают.

Черный толстяк зашевелился на полу, и полицейский привел свое оружие в состояние боевой готовности. Толстяк перекатился на спину и лежал, поглядывая то на полицейского, то на старика.

— Папа, он меня ударил, — промычал он слюнявым ртом.

— Папа сейчас прогонит плохих людей, и ты будешь играть, — проговорил старик, благожелательно глядя на кретина.

— Папа? — повторил полицейский, удивленно моргая, — Он тоже твой сын?

Внезапно второй полицейский щелкнул пальцами и воскликнул:

— Это же дурдом!

— Господь создал всех нас, — кротко напомнил ему преподобный Сэм.

— Если верить тебе, то эти пять десятков чертенят создал как раз ты, — возразил полицейский.

— Я лишь был инструментом Создателя.

Тут первый полицейский вспомнил, почему они вообще здесь оказались.

— У тебя в окне, дядя, плакат, приглашающий плодородных женщин. Разве их у тебя мало?

— У меня их только одиннадцать. А надо двенадцать. Одна умерла. Ей нужно подыскать замену.

— Кстати сказать, у тебя еще один плакат. Организация похорон. Что это?

Старик посмотрел на него с чем-то похожим на удивление.

— Ну да, я организовал ее похороны.

— Но этот плакат торчит тут не один год. Я это прекрасно помню.

— Правильно, — сказал старик, — Все мы рано или поздно умрем.

Полицейский снял фуражку и почесал свою светловолосую голову. Он вопросительно посмотрел на напарника.

— Лучше подождем сержанта, — сказал тот.

Когда подоспело подкрепление во главе с сержантом, они обнаружили, что прочие помещения дома мало чем отличаются по сохранности и чистоте от кухни. Пузатые печки, установленные на листах ржавого железа в холлах этажей, обеспечивали тепло. Лампы были самодельные, изготовленные из пустых бутылок из-под виски. Жены спали на тюфяках, по шесть в каждой комнате. Далее располагалась комната преподобного, где имелись двойная кровать, ночной горшок и кое-что еще. На втором этаже была большая комната, окна которой были наглухо заклеены бумагой. Весь пол был устлан хлопком в фут толщиной. На этих останках от набивки матрасов спали дети.

Когда прибыло подкрепление, дети как раз обедали. Трапеза состояла из тушеных свиных ножек с потрохами — их-то и готовил кретин Бубер в котле. Все это было поровну разлито в три длинных корыта, стоявших в большой комнате на первом этаже. Дети лакали на четвереньках, как поросята.

Всего там детективы насчитали пятьдесят ребятишек не старше десяти лет и в целом вполне здорового вида. Они были весьма упитанные, но у некоторых на головах были следы парши. Кое у кого из десятилетних половые органы выглядели великоватыми для такого возраста.

Монахини же собрались в большой комнате за голым столом. Они деловито перебирали деревянные четки и пели псалмы мелодичными голосами. Получалось на удивление гармонично, хотя слова разобрать было невозможно.

Кретин валялся на спине на щербатом полу кухни. Голова его была замотана грязной белой тряпкой с пятнами йода. Он мирно спал, и его храпение напоминало крики, доносящиеся откуда-то из-под воды. Мухи и комары самых разных размеров угощались слюной, что вытекала из его изуродованного рта, явно предпочитая ее остаткам рагу.

Преподобный Сэм находился в маленькой комнате, которую он называл своим кабинетом. Его допрашивали с пристрастием все двенадцать полицейских. Преподобный Сэм отвечал на вопросы вежливо и невозмутимо. Да, он действительно священник. Кем посвящен в сан? А Всевышним, кем же еще? Да, монахини — это его жены. На вопрос, как объяснить, что вообще-то монахини дают обет целомудрия, он отвечал, что монахини бывают белые и черные. Какая разница? А такая, что о белых монахинях печется церковь, обеспечивая их пищей и кровом, черным же монахиням приходится, так сказать, заботиться о себе самим. Но ведь религия воспрещает монахиням вступать в брак или в какие бы то ни было половые сношения. Верно, но монахини собственно все девственницы. Как же они могут быть девственницами, если родили ему полсотни детей? A-а, тут штука тонкая, и им, полицейским, постоянно пребывающим в мире греха, наверное, трудно понять, что утром его жены просыпаются девственницами, а когда наступает ночь, под ее покровом они выполняют свои супружеские обязанности. Значит, по-твоему, получается, что они утром девственницы, днем монахини, а ночью мужние жены? Если угодно, то можно сказать и так, просто не надо забывать, что у каждого человека есть два естества — физическое и духовное, и неизвестно, какое главнее. Можно лишь, благодаря жесткой дисциплине, держать их раздельно. Так он и поступает со своими женами. Почему его дети ходят голыми? Так удобнее, да и одежда стоит денег. А почему не едят, как люди, за столом, ножами и вилками? Ножи и вилки опять же стоят денег, а корыта куда удобнее. Белые джентльмены, блюстители порядка, должны понять, что он имеет в виду.

Белые джентльмены и блюстители порядка покраснели все до одного. Сержант, — а вопросы задавал в основном он, — попробовал сменить тактику. Зачем еще одна жена? Преподобный Сэм удивленно взглянул на него из-под полуопущенных век. Странный вопрос, сэр. Неужели надо на него отвечать? И снова сержант покраснел. Слушай, дядя, мы не шутим. И я тоже, уверяю вас, сэр. Так что же случилось с последней? С которой последней? Да с той, что умерла. Она умерла, сэр. Как, черт возьми, умерла? Насмерть, сэр. Причина? Так захотел Господь. Слушай, дядя, ты доиграешься. Говори: от чего она умерла — от болезни, недуга, приступа? Рожала и умерла, сэр. Сколько, ты говорил, тебе лет? Вроде бы сто, сэр. Ладно, пусть сто, так что же ты с ней сделал? Похоронил. Где? В земле. Слушай, дядя, ты законы знаешь: где у тебя разрешение на похороны? Есть законы для белых, сэр, и есть законы для черных, сэр. Ладно, ладно, законы идут от Бога. Да, но есть белый Бог и есть черный Бог, сэр.

Сержант потерял всякое терпение. Полицейские продолжали расследование без помощи преподобного Сэма. Вскоре они установили, что деньги на жизнь достают женщины, которые ходят монахинями к Гарлему и собирают пожертвования. В подвале они также обнаружили три подозрительных холмика, разворошив которые, увидели останки трех женщин.

В Гарлеме было два часа ночи и очень жарко. Те, кто не чувствовал жары сам, мог догадаться о ней по тому, как вели себя люди. Тела находились в движении, железы выделяли секреты, мозги стрекотали в черепных коробках, словно зингеровские швейные машинки. Никто не хотел уступить своего. Лишь один, был явно не у дел. Белый фраер.