Леонид Словин - Милиционер Денисов

— Детям будет неплохо, — продолжал Лукояныч, — речка рядом, лес — тоже, земляника, грибы… Только дорогу подремонтировать. Интернату законно автобус положен, полуторка Учителя бы в деревне молоко покупали, яйца. На два месяца и мне, пенсионеру, пойти в интернат поработать, — Лукояныч оглядел стены своего запущенного дома. Отсутствие хозяйки чувствовалось здесь в каждом углу, в сыром воздухе плохо проветриваемого помещения. Полы давно уже не подметались, со стен свешивались почерневшие провода, а стоявшая у окна металлическая кровать с панцирной сеткой была чуть прикрыта коротким фланелевым одеяльцем.

— Да, — пробурчал постоялец — Будет дело…

Давая в райотделе уничтожительную характеристику Новожилову, майор Горбунов был недалек от истины. Не в меру вспыльчивый, завистливый и недалекий, Новожилов словно жил в особом мирке, заполненном до краев извечной подозрительностью, опасениями, личными счетами и какой-то дремучей неосведомленностью обо всем, что находится вне его узких мелочных интересов и забот. Поэтому даже в делах простых и понятных Новожилов постоянно попадал впросак, отчего его обычная неуравновешенность с годами становилась все заметнее для окружающих и принимала характер заболевания. Дерзкое ограбление, которое стоило жизни сторожу ювелирного магазина и за которое его теперь разыскивали, было, по существу, задумано другими, а Новожилов оказался втянутым в число участников, причем на главную роль. И теперь, вынужденный скрываться в глуши, не получая ни от кого ни помощи, ни поддержки, он проклинал и воров и милицию, а больше всего ту цепь случайных и неблагоприятных для него обстоятельств, которые приковывали его теперь к окну дома Лукояныча и заставляли сжимать в руке старый и весьма ненадежный в этой ситуации “дамский” пистолет.

За свою достаточно неустроенную жизнь Новожилов имел немало возможностей следить издалека за работой и геологов, и геофизиков, и топографов. И все же, наблюдая за “работягами”, возившимися у теодолита, он так и не мог понять, кто перед ним, и, повинуясь одному лишь инстинкту самосохранения, заранее решил, что перед ним именно те люди, встреча с которыми не сулит ему ничего хорошего.

— Сколько детей могут поместить в школу-интернат? — спросил Лукояныч. — Человек триста? Пятьсот?

— Интернат! Олень безмозглый… Здесь такой интернат начнется — только держись!

Лукояныч недоуменно посмотрел на своего обычно сдержанного и молчаливого постояльца и ничего не ответил.

Новожилов быстро прошел во вторую комнату, где жил сам Лукояныч. Отсюда к лесу выходили три окна, и дорога была недлинной, но между домом и лесом, у машины, лежал с газеткой парень в светлой куртке. Он, безусловно, сразу заметил бы Новожилова, если бы тот попытался вылезти из окна и бежать в лес. А к крыльцу все время было обращено лицо второго парня, работавшего с планкой. Бежать из дома невозможно.

Когда же они думают его брать? Видимо, под вечер. Закончат работу, невзначай подойдут к дому, попросят воды. Или останутся ночевать? А может, подойдут только двое, а остальные будут прикрывать путь к лесу и луг… Во всяком случае, парень у машины должен остаться, в дом пойдут другие. Тут сразу все и станет ясно. Стоп! Новожилов заметил, как парень в светлой куртке не торопясь пошел с лопатой к теодолиту, освобождая тем самым путь к лесу. Неужели в угрозыск нынче стали набирать дураков? А может, он, Новожилов, ошибается? Может, топографы, которые бродят по лугу с рейкой, все-таки самые обыкновенные топографы…

Нет, бежать опрометью в лес и тем самым выдавать себя ни к чему, решил Новожилов. Надо подождать.

Старый работник уголовного розыска, добрейший Михаил Иосифович только на секунду случайно встретился глазами с Новожиловым, но даже издалека через стекло ощутил его взгляд, тяжелый, неустойчивый, короткий, по которому в любой сутолоке, в самой многолюдной толпе сыщики и преступники на протяжении многих веков безошибочно узнают друг друга.

— Может, нам сегодня уехать? Приучить его к мысли, что на лугу ведутся работы, а завтра приехать опять и взять? — спросил Губенко с надеждой в голосе.

— Завтра можно и не приезжать — его не будет…

— Действовать надо так, как действовали бы на нашем месте все землемеры. — Шагалов быстро исписывал одну страницу своей “топографической” тетрадки за другой.

— Надо бы снять с поста Денисова, — сказал старик, — уйти далеко теперь Новожилов все равно не успеет — лес обложен. А эта классическая расстановка сил, за которую в школе поставили бы пятерку, может все испортить.

Они подождали, пока подойдет Денисов.

— Обычно, — Шагалов выпрямился и отер пот со лба, — настоящие землемеры, и геофизики, и просто нормальные люди в этот час думают об обеде. В нашем положении они командировали бы самого молодого для переговоров в ближайший дом, поставив перед ним ответственную задачу — сварить картошку. Понял, Виктор Михайлович?

Денисов кивнул.

— Чего мы этим добиваемся? Первое: ликвидируем пост у леса, чем вводим в недоумение гражданина Новожилова. Второе: предоставляем нашему молодому другу возможность ввести Новожилова в круг флотских и заводских новостей. И третье: мы получаем реальную возможность пообедать. Предварительно все остальные начинают оттягиваться с теодолитом на приличное расстояние от дома и от машины. Новожилов, друзья, он не дурак, он понимает, что мы не пошлем Денисова одного его арестовывать. Пока все. Иди, Виктор Михайлович, чисти картошку. И — свободнее, расслабься!

— Хороший план, — сказал Губенко. Он первый двинулся с планкой подальше от дома. Вслед за ним потянулись остальные.

Почистив картошку, Денисов пошел к дому, стараясь не смотреть на окна. Ведро в колодце оказалось погнутым и ржавым, а толстая цепь из фасонных звеньев напомнила Денисову о морской службе и бухте, где бросал якорь их “МО”.

Он не спеша выправил смятое ведро, потом отпустил цепь. В это время на крыльце показался Лукояныч, который не сумел вовлечь своего постояльца в разговор о строительстве и поэтому никак не мог упустить нового собеседника. На старике была красная рубашка, заправленная в широкие, сантиметров сорок у обшлага, синие, с искоркой, брюки. В этом одеянии Лукояныч имел вид ухарский, даже, можно сказать, пижонский.

— Вот это да! — непроизвольно вырвалось у Денисова.

Воспоминания о бухте, громыхание цепи и нелепый вид Лукояныча сделали больше, чем напутственная инструкция Шагалова “Расслабься!” Он словно вернулся к тем дням, когда был беззаботным и бойким матросом. “Где вы такие клеши отхватили, отец?”

— Эти брюки, молодой человек, — с достоинством ответил бывший бухгалтер, — я купил одиннадцатого мая девятьсот сорок пятого года, на второй день после окончания войны, во Львове. Материал стоил тогда по девятьсот рублей за метр. Это стопроцентная манчестерская шерсть. И сшил их львовский частник за две банки свиной тушенки.