Инна Тронина - Прощённые долги

– Филипп Готтхильф. Он родом из Казахстана, немец. Родители умерли молодыми, надорвавшись в трудармии. Так и ушли изгоями, хотя не были ни в чём виноваты. Конечно, сын после этого любовью к родной стране не воспылал. Сейчас ему сорок два года, он химик, без пяти минут доктор наук. Заведует лабораторией в НИИ. На самом же деле… Про него можно рассказывать долго. Тебя, наверное, заинтересует одна подробность. Именно он отравил нас с твоим отцом в восемьдесят шестом году.

– Он?! – Грачёв немного подумал. – Правильно! Наёмный убийца из Казахстана, травник… Значит, все те погибшие на его совести? Кошмарные тонкие яды, которые сводят людей с ума, – его творение?

– Да, да, его! Я тебе и не говорю, что это ангел. Чрезвычайно опасный, невероятно способный, разносторонне одарённый – и по-звериному жестокий. Общаться с ним исключительно трудно. Филипп вспыльчив и высокомерен. Но если он возьмётся помочь тебе, считай, что Андрей в безопасности. А он возьмётся, раз речь идёт об Озирском. К тому же, Всеволод, он очень уважает твоего отца. Ведь тот развеял миф о стопроцентном эффекте от применения психотропного вещества, провоцирующего людей на самоубийства. И я могу поклясться, что создатель был прав. Принявший это зелье терял разум. Те глюки я до сих пор вспоминаю с содроганием…

– Мне тоже хотелось бы поглядеть на такого печально знаменитого типа. Наёмный убийца, преступный экспериментатор с ядами и… наиболее вероятный мой союзник. – Грачёв встал со стула, склонился к Горбовскому. – Как я могу его разыскать? Мне всё равно деваться некуда. Уссер желает заманить Андрея в ловушку или кто-то ещё – безразлично. Но в любом случае ему грозит страшная опасность. Хватит с меня Михаила, которого я не успел спасти. Если же я не уберегу и Андрея, мне придётся действительно кончать с собой. Я не вынесу двойной вины. То, что случилось в январе, после бойни в Шувалово, изранило мою душу, и рубцы до сих пор кровоточат. Тогда я впервые убил, стал равнодушен к чужим страданиям, безжалостным и холодным. Только запомните, Захар Сысоевич, что вы сами посоветовали мне обратиться к Оберу!

– Запомню, – глухо отозвался Горбовский, уже понимая, что Всеволода не остановить. Он представил Готтхильфа и со страхом подумал, что два таких человека, соединившись, могут устроить конец света. Не подвергайся опасности Андрей, а вместе с ним – вся агентура, Захару и в голову не пришло бы знакомить между собой таких людей. То третьего пути нет. Нужно или оставить Озирского под ударом, или поручить его охрану Оберу. И полковник, понимая, что совершает тяжкое преступление, выбрал последнее.

Он шёпотом, глядя на часы, рассказал Грачёву, как добраться до того института. Объяснил, что нужно появиться там ближе к обеду, который в учреждении с четверти первого до часу. Ехать нужно на автобусе, прямо от дома на Кировском до кольца. Ни в коем случае нельзя пользоваться не только служебной, но и личной машиной. Представиться следует командировочным, и нигде не показывать удостоверение.

– Всё понял. – Грачёв, взяв папку за уголок, направился к дверям. – Не смею далее испытывать ваше терпение. Спасибо огромное за совет!

Всеволод смотрел весело, потому что выход, пусть и сомнительный, был найден.

– Ты не очень-то там!.. – буркнул Горбовский и прикусил язык. Предупреждения Всеволод слушал до известных пределов – пока не зацикливался на очередном проекте.

– До свидания, Захар Сысоевич! – Грачёв мысленно был уже не здесь.

– Будь здоров. – Захар тщетно пытался овладеть собой.

Лицо его горело, мысли разбегались в разные стороны, как ящерицы на камне. Полковник чувствовал, что совершил непоправимое. Нельзя было после столь тяжёлого совещания. Когда нервы у Всеволода на пределе, советовать ему такое. Но дело сделано, и забубенный убийца, конечно же, сумеет понравиться Грачёву. А чем всё это дело кончится, никто не знает. Но альтернатива казалась ещё более страшной. Гибели Озирского и краха агентурной сети полковник Горбовский допустить не мог.

С каждым днём небо над городом опускалось всё ниже. Всеволод, выходя из дома, подумал, что сегодня слишком уж пресный день. Недавней синевы как не бывало, но и до тяжёлых снеговых туч было ещё далеко. Независимо от настоящего цвета, стены домов казались серыми, как и озабоченные лица идущих навстречу людей.

Прошёл всего месяц, и словно в далёкие дали ушли те возбуждённые граждане, которые спешили им с Лилией навстречу двадцатого августа. Навсегда пропала та незабываемая, буйная гроза. Стоя на автобусной остановке, Грачёв размышлял о том, что радужные надежды простаков дряхлеют, как листва на деревьях за чугунной решёткой. В пыльных кронах ясно просвечивали жёлто-коричневые пряди увядания, и по дорожкам сквера сухой тоскливый ветер гнал уже опавшие листья.

Автобус подошёл почти сразу. Он был канареечного цвета, грязный, с запылёнными стёклами. В этот час народу ехало мало, и Всеволод устроился у самой кабины водителя, боком по ходу, чтобы иметь хороший обзор. Оделся он в отцовское кожаное пальто и в его же английскую шляпу. Брюки выбрал чёрные, с острой стрелкой, только вчера собственноручно отпаренные. В таком виде Всеволод ещё никогда не появлялся на улице и потому надеялся, что его не узнают.

Весь пейзаж за окнами автобуса был выдержан в тех же пепельных тонах; разница заключалась лишь в интенсивности цвета. Свинцовые воды сначала Малой, а потом Большой Невки, серый, размытый берег с пожухлой травой и кривыми ивами – Выборгская набережная. Грачёв, привыкший видеть мир из автомобиля, сейчас воспринимал его как-то по-новому.

Кольцо автобуса оказалось среди заводских корпусов. Здесь летала особенная, едкая пыль, от которой сразу запершило в горле. За перекрёстком, как раз около нужной проходной, Грачёв увидел крикливую очередь и ящики с помятыми помидорами, которые немного оживляли картину своим красно-рыжим цветом. Через «вертушку» удалось пройти, не предъявляя удостоверения. Из-за обеденного времени люди курсировали туда-сюда, и на Грачёва никто не обращал внимания. Низенькая пожилая вахтёрша в синем халате возилась у щита с ключами, и тоже не остановила посетителя.

Всеволод открыл дверь и попал в неожиданно богато отделанный вестибюль с зеркалом вдоль всей стены и гроздьями круглых матовых плафонов под потолком, половина из которых не горела. Но очень быстро красота закончилась, и за следующей дверью оказался унылый коридор, выкрашенный кремовой масляной краской. Там пахло тошнотворной органикой, а под ногами пружинил драный линолеум. Грачёв, едва не проскочив лестницу, вернулся и стал подниматься на второй этаж. Про себя он думал, что мафиозо такого ранга мог бы найти себя для проформы и более аппетитное место работы.