Инна Тронина - Прощённые долги

Филипп встал с вертящегося кресла, проверил, нет ли в комнатах сотрудниц, потом осмотрел коридор и вернулся за стол.

– Я не выдержал испытания унижением, не смог возлюбить своих врагов. Так устроена моя натура, и другим я уже не буду. С самой ранней юности я всех ненавидел. Людей вообще, и конкретных – в частности. Практически я могу уничтожить любого, если это мне потребуется. Заставить кого-нибудь замолчать – моя работа, обыкновенная скучная служба. И вы, Всеволод, как я вижу, того же поля ягода. Вы ведь уже мочили? Скольких?

– Да, двоих. – Всеволоду почему-то захотелось заплакать, но он не мог. – Тогда, в Шувалово, я застрелил убийц своего брата.

– Вам понравилось? Только честно. – Филипп весело смотрел на него.

– Да. Да, чёрт побери! – Всеволод глотнул кофе, и в висках сразу застучало. – И многие меня уже поблагодарили за это. Два таких изверга достаточно насолили окружающим.

– Вот видите? Слаще мести нет ничего в жизни. Чрезвычайно приятно платить по счетам – по любым. Сначала «мочишь» в ярости, в ослеплении, а потом это становится привычным делом. Более действенного способа разрешать проблемы ещё не придумали.

Грачёв тихо поразился проницательности сидящего напротив преступника и кивнул.

– Я согласен с вами, но о таком не положено говорить вслух.

– Обычное ханжество, – махнул сигаретой Филипп. Он улыбался, но глаза его были ледяными. Теперь Всеволод видел, что они светло-голубые, почти белые. – Говорить нельзя, а делать можно. Я всё хочу вас спросить… Слышал, что полковник Грачёв был наполовину черкесом. А кто ваша мать?

– Она украинка, из запорожцев. Её предки гуляли вместе с Тарасом Бульбой. По крайней мере, так считают в их семье. Бабушка по отцу, действительно, черкешенка. Она сбежала от своих родственников с красным казаком Иваном Грачёвым. Всего у них было десять детей. До совершеннолетия дожили трое, включая отца. Старший его брат, Иван, погиб при освобождении Крыма. Сестра Настя – в Венгрии, в сорок пятом…

– Невероятно! Вот так семья! Адская смесь кровей. Отсюда и экзотическая внешность, и огонь в глазах…

Глаза самого Готтхильфа были похожи на скованное морозом пустынное поле, где можно потеряться навсегда и умереть, так и не увидев человеческого лица.

– Но одно дело, Всеволод Михайлович, просто согласиться со мной из чувства справедливости, подчиняясь логике. Совсем другое – действовать так. Давая согласие работать с вами, я должен быть уверен в том, что вы меня не подведёте.

– Будьте уверены, Филипп Адольфович. Я никого ещё не подводил. Если бы брат меня тогда не обманул, не подвёл бы и его тоже. – Грачёв мысленно убеждал Готтхильфа поверить ему.

– Вы давно Андрея знаете? – вдруг спросил Филипп, зажигая новую сигарету.

Грачёв, между прочим, подумал, что для его собеседника курить так же необходимо, как и дышать.

– С восемьдесят второго года. Девять лет.

– А вам, простите, сколько? – с некоторым удивлением поинтересовался Готтхильф.

– В апреле исполнилось тридцать. Тогда мне был двадцать один год, я только что окончил четвёртый курс Университета. Мы уже приятельствовали с Сашкой Минцем, который посещал подпольную секцию карате на Лиговке. Андрей там был инструктором. Сашка был на курс старше, он как раз получил свой заслуженный «красный» диплом. Его распределили в районную прокуратуру, а потом перевели в городскую.

– А-а, Сашуня! – неожиданно для Грачёва улыбнулся Готтхильф. – Я его тоже немного знаю. Красавец, конечно, только улыбочка чересчур слащавая. Ну, ничего, бабам такие нравятся. А как всё это произошло, если не секрет?

– Вы Сашку Минца знаете? – Всеволод вспомнил что-то и усмехнулся. – Через Андрея, наверное. Я-то об этом инструкторе больше слышал от Славки Плескунова. У Минца на курсе такой парень был, ярославский. А Сашка-то всё строил таинственную физиономию и давал понять, что про подпольную секцию ни слова не скажет, хоть ты его убей. Я хотел там заниматься и всё приставал к ним, просил, чтобы меня с инструктором познакомили. Не знаю почему, но оба не решались привести меня на Лиговку, постоянно увиливали, отговаривались. Я махнул рукой и плюнул на это дело. Вдруг, летом восемьдесят второго. Сашка сильно изменился. Стал какой-то молчаливый, грустный. По вечерам его никогда дома не было, а родители ничего не знали. Я заинтересовался этим делом и перехватил Минца поздно вечером у подъезда его дома. Он сказал, что возвращается из больницы, от того самого инструктора. Он, оказывается, ещё и каскадёром был, о чём я тогда впервые узнал. Пострадал на съёмках, когда ему плохо закрепили страховочный трос. Конечно, совсем без верёвки он бы насмерть разбился – ведь с пятого этажа упал. А так только сломал позвонок. Как раз в тот день Андрея перевели из реанимации в палату. На следующий раз мы с Минцем в больницу Куйбышева уже вдвоём отправились. Дело в том, что Андрей на тех съёмках работал вместе с Михаилом, моим братом. Он тоже трюками баловался, и с Андреем давно дружил. Сама судьба меня будто бы сводила с Озирским, и я напросился к Сашке в провожатые. Такие личности меня всегда привлекали. Кроме того, я плохо представлял себе, как может чувствовать себя человек после трёх операций на позвоночнике, да ещё после предательства любимой супруги. Андрея ведь первая жена именно тогда и бросила…

Филипп слушал очень внимательно, несмотря на то, что обеденный перерыв уже закончился, и химики вернулись в комнаты. Женщины бегали за дверью, болтали, стучали каблучками, звенели колбами, но их начальник не обращал на это никакого внимания. Уже несколько раз звонил телефон, но Филипп, как и Захар Горбовский, просто поднимал и тут же бросал трубку.

– Минц мне по дороге рассказал, что Андрею теперь пожизненно коляска светит. Про Наталью, суку эту, мы немного поговорили. Она ведь хотела за иностранца выйти, потому так и торопилась с разводом. Кабы раньше, до травмы – её право, а в таком положении человека бросать нельзя. Пока мы туда добрались, я успел представить себе Озирского. Думал, что он лежит там мрачный, даже плачущий, наверняка сломленный. Вполне вероятно, что подумывает о самоубийстве. Я всякие слова готовил, с помощью которых можно страдальца утешить. А когда пришли, я буквально в осадок выпал. Лежит на койке этакий симпатяга с солнечными зайчиками в глазах, треплется с медсестрой и хохочет. Физиономия у него, как вы знаете, бывает такая нахальная. И никаких комплексов даже на горизонте. А девчонка, сестричка, тощая такая – за удочку спрятаться может, тоже хихикает. И без очков видно – влюблена в Андрея по уши. Так и танцует вокруг него, ветру пахнуть не даёт. Всех остальных пациентов ради него позабыла. Вы, наверное, знаете, что они с Алёнкой потом поженились. А сейчас она уже больше года как умерла…