Инна Тронина - Прощённые долги

Наталья шагнула вперёд, всё ещё притворяясь испуганной и потрясённой. Она снова вспомнила Грачёва, его холодные чёрные глаза, рельефное лицо, плотно сжатые губы. Этот не отступит, он придумает что-нибудь, пойдёт до конца. Не может быть, чтобы такой человек проиграл вот этим хрякам в дешёвых костюмах, у которых на всех одна извилина. А она больше ничего сделать для бывшего мужа не сможет. Теперь главное – уйти, как ушёл Лобанов. Не просчитаться бы только, выбрать момент, скользнуть между ними к балкону и перепрыгнуть через оградку. Только бы не догадались, не отрезали путь, не схватили за руки и за ноги. Да и плащ может помешать, надо снять его. Нет, лучше ничего не делать, а то насторожатся раньше времени!..

Бандиты смотрели на свою жертву спокойно, лениво. Они понимали, что бабе деваться некуда, из квартиры ей не убежать, а за окном пустота. Поэтому они не обращали никакого внимания на то, что Наталья сделала несколько шагов вперёд, улыбаясь приклеенной, напряжённой улыбкой. Один, правда, что-то заподозрил, поспешно достал тонкую крепкую верёвку. Лучше бы он выкинул лезвие ножа, вытащил пистолет – когда смерть была бы лёгкая. Но на такое надеяться глупо – эти звери не откажут себе в дармовом развлечении. Сейчас прикрутят к столу или стулу, а там… «Боже, неужели я так нагрешила, что сейчас не будет мне фарта? Всего один момент, один рывок. А потом – свобода!..»

– Молчишь? Ничего, сейчас закуликаешь, пташка! – Их «бригадир», обутый в туфли «Инспектор», не спеша встал с дивана и направился к Наталье. Она поняла, что сейчас будет поздно, и вся сжалась от страха. – Мы тут друг другом не брезгуем, так что поделим тебя по-братски…

Обветренная большая лапа с задубелым ребром ладони мелькнула у горла Натальи, рванула с неё плащ вместе с платьем. Превратившаяся в тряпку дорогая ткань упала на ковёр, и Наталья осталась лишь в короткой сорочке, трусиках, колготках и туфлях. И в этот же момент, обезумев от мысли об уготованных ей жестоких страданиях, горя желанием поскорее закончить свою проклятую жизнь, она коленом резко и точно ударила бандита в пах.

Тот закричал, согнулся вдвое и выпустил из кулака сорочку. Наталья бросилась мимо него на балкон, толкнула им под ноги подставку с цветочками горшками и этажерку с модными журналами. Раздался дикий грохот, горшки раскатились по комнате. А амбалы бестолково заметались, стараясь понять, что же хочет сделать эта вонючая шлюха – ведь отступать ей всё равно некуда. Их главный так и стоял, хватая раскрытым ртом воздух, не в силах оправиться от удара. Этому приёму научил свою молодую жену Андрей Озирский – давным-давно, когда она боялась по вечерам возвращаться домой с «Ленфильма»…

А Наталья, скинув туфли, моментально перемахнула через ограду балкона и уже с той стороны увидела, как мечутся тени на шторах. Она покидала любимую свою квартиру, куда двенадцать лет назад вошла новобрачной. И никогда не подумала бы, что станет презренной проституткой и законченной изменницей, что загубит себя во цвете лет, так и не заслужив прощения.

Один из бандитов рванул балконную дверь, высунулся на улицу – осторожно, словно опасаясь чего-то. Тотчас же зазвенело разбитое стекло – другой амбал кинул в окно чем-то тяжёлым. И Наталья, раскинув руки, рванулась вперёд – так было легче, надёжней. Она наполнилась счастьем, радостью, падая вниз. И до последнего момента верила, что не погибнет, а станет парить в тёплых потоках осеннего ночного воздуха, полетит через рваные облака к звёздам…

Наташе повезло – она умерла мгновенно. Удар о землю не изуродовал её, и свет из окна первого этажа озарил застывшее, умиротворённое лицо. В последние часы жизни она искупила свой тяжкий грех и теперь наслаждалась вечным покоем.

В торце здания телецентра вновь зажглись неоновые буквы, и воздух в гостиничном номере поголубел. Андрей, не включая освещения, лежал на кровати поверх одеяла. Он любил такие минуты полной расслабленности, когда отдыхал каждый мускул. А извилины освобождались от напряжённых, электризующих мыслей. С тех пор, как был забронирован номер, Озирский получил возможность отдыхать так регулярно, а сегодня особенно хотелось побыть одному, в тишине и темноте. Поездка к стеклотаре, а потом, возможно, и за город обещала быть, мягко говоря, непростой.

Туфли Андрей бросил рядом с кроватью, куртку повесил на спинку кресла. Он расстегнул рубашку, чтобы чуть охладиться – осенняя жара измотала его вконец. Вентилятор, впрочем, он включать не стал – треск лопастей, даже еле слышный, сегодня особенно действовал на нервы.

Озирский глубоко дышал, закрыв глаза, и пытался ни о чём не думать. Но на сей раз мозг не слушался, и вновь вызывал видение – Петропавловка, свинцовые невские воды, кабинка для переодевания. И Матвей Лобанов, который хочет что-то ему сказать, но никак не может, и плачет от бессилия. Почему-то Андрею казалось, что Лобанов находится здесь же, и даже пахнет его сигаретами. Отблески неоновых букв образовали в тёмном воздухе человеческую фигуру, и Андрей поспешно отвернулся, стараясь избавиться от наваждения.

Швейцар передал Озирскому, что в четвёртом часу дня сюда приезжал молодой здоровенный блондин в «ночном» камуфляже и требовал немедленной встречи с ним. Был этот парень невменяемый, хоть и не пьяный. Может, накурился сверх меры, или напугал его кто-то, но выглядело всё это очень подозрительно. На предложение подождать Андрея, приехать попозже или передать суть дела через швейцара, блондин только махнул рукой и убежал.

Слова швейцара взметнули в душе Андрея противную и липкую, как озёрный ил, тревогу. С Лобановым они уже сегодня виделись, но ни до чего не договорились. Зачем же он снова пожелал встретиться? Что-то надумал или узнал? Утром Матвей говорил о грозящей Андрею опасности, пытаясь выторговать для себя значительную поблажку.

Капитан не имел права похоронить в своём сейфе материалы, связанные с преступлениями на кладбищах. Но и обмануть Лобанова было нельзя. В своей работе Озирский использовал все средства, за исключением лжи. Ни одному преступнику он ни разу не давал заведомо невыполнимых обещаний. К тому же Лобанов требовал поклясться, перекрестившись на собор, а без этого всё равно ничего бы не сказал.

Точнее, не сказал бы утром, а сейчас, возможно, передумал. И раз поведение Лобанова было столь странным, нервозным, значит, счёт для него пошёл на часы. У Петропавловки речь шла об одном, а после, возможно, возникли и другие проблемы. А где теперь искать Лобанова, можно ли его вообще найти. Андрей даже не представлял. Оставалось только доходить до истины логическим путём, что Озирский и делал, прикрыв глаза и запрокинув голову на подушку.