Юзеф Хен - Останови часы в одиннадцать

Мужчина с интересом посмотрел на пего.

— Вы тоже понюхали пороху в этой войне, да? Вы тоже были партизаном или в этой вашей армии. Могу дать голову на отсечение. Иначе бы вы так хорошо не справились со своей работой. Я-то знаю, что я с собою сделал, а почему это вас интересует?

— Нисколько не интересует, — отрезал капитан. — Лично я с удовольствием списал бы вас в расход. Вы испортили себе жизнь своей безнадежной глупостью, — сказал он наконец грубость и почувствовал облегчение. — Если бы это было сразу же после войны. Но сегодня? Это что-то объяснило?

— Ничего, — сказал мужчина сухо. — Человек может помочь себе только сам.

Капитан Корда кивнул головой.

— Это не только ваша ошибка. Ошибка была в самом начале, чем мы, коммунисты, могли вам помочь? — невесело улыбнулся капитан. — Человек представляет собой ценность лишь постольку, поскольку является частью общества. До тех пор пока это не осознает тридцать миллионов, будут случаться различные истории. Когда вы были у доктора Боярской?

Мужчина посмотрел на капитана невидящими глазами. Он возвращался к действительности откуда-то издалека.

— Когда? Позавчера. Быстро вы работаете, — добавил он. «Не сообщила нам, — подумал капитан. — Почему? Я был уверен, что она это сделает. Люди всегда загадка».

— О чем вы с ней говорили?

— В том-то и дело, — мужчина заколебался, — я даже не знал, с чего начать. За что ухватиться. Но она… рассказала мне обо всем сама. Кто может знать, почему с одним человеком судьба сыграет злую шутку, а у другого все как по маслу? — воскликнул он. — Почему она вдруг разоткровенничалась, когда ничего уже нельзя было изменить? Я все не могу понять, почему она сказала мне правду только позавчера, а не восемнадцать лет назад в Люблине.

«Потому что наконец поверила в закон. Наконец почувствовала себя в безопасности», — подумал капитан.

Казимеж Олендэрчик, Франэк, Ежи Ковалик окинул взглядом развороченную комнату. Повсюду были видны следы поспешных приготовлений к приближающемуся событию, самому важному в жизни женщины, которое уже не совершится. Он подумал о том, что события могут умирать так же, как люди. Нить оборвалась. Он спросил:

— Разрешите оставить записку?

Капитан кивнул утвердительно. Он отвернулся, пока мужчина писал, и так и не взглянул на слова, написанные па клочке бумаги, оторванном от пакета.

Жаль, что мы больше не увидимся. Но я рад, что ты не должна будешь смотреть в прошлое. Со мной это было бы так. Всегда. Мы можем чего-то ждать только от настоящего. Только от будущего.

Генрик — журналист, редактор отдела еженедельной газеты.

Розанна — девушка со Старого кладбища.

Юлия — художница, сотрудничающая в еженедельной газете.

Пан Бутылло — торговец редкими вещами.

Пани Бутылло — красивая блондинка.

Сестра магистра Рикерта — бодрая старушка.

Пакула — следователь.

Кобылинский — репортер газеты «Эхо».

Бучек — майор милиции.

Гневковский — собиратель фарфора.

Скажинский — коллекционер из Бжезин.

Сконечный — дантист.

Бромберг — старик пенсионер.

Ротмистр — отставной военный.

Марек — поэт, товарищ Генрика по редакции.

Лица, упоминающиеся в повести:

Рикерт — магистр, искусствовед.

Мозек, он же Иосиф, он же Очко, — бандит.

Заза — артистка цирка.

Крыжановский — врач, автор воспоминаний.

Кохер — адвокат.

Федоренко — царский жандарм.

Ставецкий — адвокат.

Шуллер — эсэсовец.

21 мая

Во время утреннего дежурства по типографии, когда с ротационных машин сходили первые экземпляры газеты, Генрик увидел на столе технического редактора страницы рукописи доктора Крыжановского. Лодзинское издательство попросило редакцию напечатать любой отрывок из воспоминаний доктора до выхода книги в свет. Поэт Марек красным карандашом пометил отрывок, идущий в следующий номер. Генрик, однако, сомневался в редакторских способностях поэта Марека. Дело в том, что за последнее время тираж газеты неуклонно уменьшался, и Генрик боялся, что Марек выбрал не самый напряженный и захватывающий эпизод. С машины сходили первые экземпляры нового номера; дежурство по редакции обязывало Генрика оставаться в типографии до выхода последнего экземпляра, потому что печатникам не всегда хотелось промывать ротационные цилиндры и последние экземпляры выходили совсем смазанными. Руководимый скорее скукой, чем ответственностью, Генрик уселся за стол и принялся листать страницы рукописи доктора Крыжановского. А когда он кончил читать, уже было десять часов утра и грохот ротационной машины наконец утих.

Возвращаясь домой после дежурства, Генрик увидел тросточку в витрине антикварного магазина.

Она лежала на персидском ковре рядом с большой китайской вазой и несколькими почерневшими иконами. Тут же, прислонившись к выпуклому животу секретера, стояло прекрасное зеркало эпохи барокко.

Темно-вишневая трость с серебряным набалдашником была очень элегантной, и он представил себе, как какой-нибудь щеголь конца прошлого века сжимает ее рукой, затянутой в перчатку, наблюдая с высоких трибун ипподрома за скачками. Тот щеголь, как и Генрик, носил узкие брюки, цветные рубашки и шляпу с узкими полями. И все-таки вид Генрика с тросточкой в руках мог вызвать у прохожих только удивленные взгляды. Это было бы чудачеством и анахронизмом.

Но он все же вошел в магазин, указал на трость пальцем и справился о цене.

— Пятьсот злотых, — ответила седая дама.

Получив квартиру в новом доме, построенном на пустыре близ Старого кладбища, Генрик считал, что трость ему просто необходима. Домой он возвращался по безлюдной улице, отгороженной от кладбища высокой кирпичной стеной. В стене было много проломов, на заросшем кустарником кладбище по вечерам бродили группы подозрительных субъектов, которые через эти проломы вылезали на улицу и приставали к прохожим. Уже не раз и не два Генрик слышал крики не в меру развеселившихся подростков:

— Эй ты, очкарик, поставь рюмочку!

Он ускорял шаги, все более утверждаясь в своем решении купить трость. Ясное дело, эта трость должна быть большой, тяжелой и массивной. Но можно ли с такой тростью показаться па людных улицах Лодзи, в своей редакции или в кафе, где проводишь вечера? И он все откладывал момент приобретения трости, пока не встретил эту, изящную, темно-вишневую, с серебряным набалдашником.

— Она сделана из палисандра, — сказала седая дама, — а палисандр — очень крепкое дерево.

— Крепкое! — обрадовался он.