Жорж Сименон - Мегрэ в «Пикреттс»

В соседней комнате на не убиравшейся уже несколько дней кровати без простыней лежал полуголый, именно полуголый труп; верхняя часть туловища прикрыта коротенькой ночной рубашкой, нижняя — раздувшаяся, отвратительно белая, обнажена.

Мегрэ сразу увидел мелкие синяки на бедрах и понял, что сейчас найдет и иглу; он нашел их две — одну, сломанную, на каком-то подобии ночного столика.

Убитая выглядела не меньше чем на шестьдесят — точнее определить было трудно. Никто к ней еще не прикасался. Ждали врача. Не вызывало сомнений, что смерть наступила уже давно.

Матрац был взрезан по всей длине, часть волоса вытащена.

Здесь, как и в первой комнате, валялись бутылки, остатки пищи, посредине стоял ночной горшок с испражнениями.

— Она жила одна? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к привратнице.

Та, поджав губы, кивнула.

— К ней часто приходили?

— Если бы к ней приходили, она, наверно, убрала бы всю эту грязь.

И, словно оправдываясь, добавила:

— Я сюда уже года три не входила.

— Она вас не впускала?

— Да мне и не хотелось.

— У нее не было служанки или приходящей прислуги?

— Никого. Появлялась изредка только подружка, такая же чокнутая.

— Вы ее знаете?

— Как зовут — не знаю, а так вижу иногда в квартале. Она еще не дошла до ручки. Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, но это было давненько.

— Вы знали, что ваша жиличка наркоманка?

— Знала, что она тронутая.

— Вы уже служили здесь, когда она сняла квартиру?

— Будь я здесь, она не получила бы ее. Мы с мужем переехали сюда три года назад, а она в доме уже лет восемь. Я все перепробовала, чтобы выселить ее.

— Она действительно графиня?

— Говорят. Во всяком случае, замужем была за графом, а вот до этого наверняка представляла собой не Бог весть что.

— У нее были деньги?

— Наверно. Умерла-то ведь она не от голода.

— Не заметили, к ней никто не поднимался?

— Когда?

— Сегодня ночью или утром.

— Нет. Подружка ее не приходила, молодой человек тоже.

— Что за молодой человек?

— Вежливый, болезненного вида юноша, который заходил к ней и называл тетей.

— Как зовут, не знаете?

— Никогда не интересовалась. А вообще дом спокойный. Жильцы второго этажа — редкие гости в Париже; на третьем — генерал в отставке. Видите, какой дом. А эта такая грязнуля, что я затыкала нос, проходя мимо ее квартиры.

— Она когда-нибудь вызывала врача?

— Вызывала, и чуть ли не дважды в неделю. Напьется вина или еще чего, не знаю, и начинает умирать. Вот и звонила врачу. Но тот не торопился приходить — не впервой.

— Врач из вашего квартала?

— Да, доктор Блок, живет через три дома отсюда.

— Обнаружив труп, вы позвонили ему?

— Нет. Не мое это дело. Я сообщила в полицию. Пришел инспектор, потом вы.

— Жанвье, свяжись с доктором Блоком. Попроси его прийти, и побыстрее.

Жанвье стал искать телефон; он оказался в маленькой комнатушке на полу, среди старых журналов и растрепанных книг.

— В здание можно пройти незамеченным?

— Как везде, — с ехидцей парировала привратница. — Свое дело я знаю не хуже других, и даже лучше многих: на лестнице ни пылинки не найдете.

— В доме только одна лестница?

— Есть черный ход, но им почти не пользуются. В любом случае надо проходить мимо привратницкой.

— Вы там постоянно?

— Да, разве что пробегусь по магазинам: привратницы тоже едят.

— Когда вы уходите за продуктами?

— Утром, в половине девятого, после того как разнесу почту.

— Графиня получала письма?

— Только рекламные проспекты. От коммерсантов, которых соблазняло ее имя в справочнике, — как же, графиня!

— Вы знаете, господина Оскара?

— Какого Оскара?

— Какого-нибудь.

— Мой сын — Оскар.

— Сколько ему лет?

— Семнадцать. Он ученик столяра в мастерской на бульваре Барбес.

— Живет с вами?

— Разумеется.

Жанвье, повесив трубку, сообщил:

— Доктор дома. Примет двух пациентов и сразу придет.

Инспектор Лоньон старался ни к чему не прикасаться и делал вид, что ответы привратницы его ничуть не интересуют.

— Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках?

— Ни разу.

— А из дома часто выходила?

— Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире — ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась, надевала шляпу, перчатки; посмотришь — дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд.

— Она подолгу оставалась на улице?

— Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке на улице Кондорсе.

— Вино приносили в квартиру?

— Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, — там, видите ли, темно и он боялся разбиться.

— Как вы узнали о ее смерти?

— Я даже не подозревала об этом.

— Но дверь-то открыли вы.

— Никогда этого не делала и не сделала бы.

— Что вы хотите сказать?

— Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом — немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус.

— Когда вы убираете его квартиру?

— Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу.

— Сегодня утром тоже подметали?

— Конечно.

— Но первый раз поднимаетесь с почтой?

— Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту сами.

— Даже если вас нет на месте?

— Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете?

Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы.

— Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа?

— Нет.

— Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери.

— И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как-то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в половине пятого — я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала: — «Госпожа графиня!» Ее так все зовут. Имя у нее какое-то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил.

— Свет в квартире горел?