Александр Ласкин - ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ

«Я, штатный практикант 2 отделения ЛО в ПВО Лапская, рассмотрев заявление г-на Мухина Вас. Вас… о досрочном освобождении

НАШЕЛ

ПОЛАГАЛ БЫ

Принимая во внимание совершенные им преступления, незначительный срок отбывания им меры соцзащиты

в ходатайстве Мухина В.В. о досрочном освобождении

отказать».

Конечно, мужской род для солидности. Уж больно серьезны обязанности. Тут требуется не тихое тремоло, а грубый бас.

Это на танцульках в парке, в сильных руках какого-нибудь капитана, Лапская ведомая, а тут от нее требуется настойчивость.

Особенно заноситься, правда, не следует. Чем ниже работник по служебной лестнице, тем больше его действия отличает незаконченность.

Странно выглядит в устах практиканта интеллигентское «полагал бы», но как иначе скажешь о том, что она понимает свою роль?

Кстати, в первых двух резолюциях рядом с фамилией Мухина тоже был налет вопросительности. Те, что с карандашами, мягко так спрашивали третьего, с механическим пером: «Расстрелять?», «Концлагерь, Западная Сибирь?»

Кого в этом винить? Да никого. Если что-то и вспомнишь в сердцах, то «проце-дуру».

Любопытное словцо изобрел Альфред Рудольфович. С первого взгляда выглядит пристойно, а потом замечаешь «дуру». Что касается «проце», то тут угадывается процент от слова «процент».

Вы обратили внимание на «переписку Секретариата Президиума ЦИК СССР»? Это же Авель Софронович Енукидзе старается. Пусть и не он сам, но кто-то по его поручению.

Мы уже забыли этого персонажа первой части нашего повествования, как он вдруг появился. Продемонстрировал своим примером, что в этой истории все не случайно.

Уж нет ли тут связи с Альфредом Рудольфовичем? Что если художник по просьбе Тамары Платоновны вышел через Трофима Теймуразовича на его брата?

Все-таки не чужой человек Василий Васильевич. К тому же сейчас не седьмой год, а тридцать четвертый.

Гадать можно сколько угодно, а все равно не отгадаешь. Отметим лишь то, что это сюжет слишком запутанный.

Впрочем, не так запутанный, чтобы ничего не понять, а так, что каждая линия сохраняет свою суверенность.

Опять вспоминается гоголь-моголь. Считается, что в его гремучей смеси, как режиссер в актере, умирают два яичных желтка, три ложки сахара, полстакана земляничного сока, а все равно чувствуешь каждый ингредиент.

В последний раз просьба «срочно дать заключение по существу дела» с приложением «переписки Секретариата Председателя ЦИК СССР» начала свой путь по инстанциям 4 июля 1934 года, а уже 31 декабря пришел ответ за подписью того же Авеля Софроновича. Вернее, первым подписался Калинин, а затем Енукидзе, но это не снимает ответственности с каждого.

Ответ имел отношение не только к Мухину. Слишком мелкую, практически неразличимую в государственном масштабе фигуру он собой представлял.

Так что речь о таких, как он. О нем тоже, но еще об огромном количестве людей общей с ним судьбы.

В документе говорилось о новых требованиях к рассмотрению дел о террористических актах против Советской власти. Следовательно, Мухин и прочие посетители гостеприимного левашовского дома имеют к этой бумаге прямое отношение.

Тут уже никаких двусмысленных «полагал бы». Всего-навсего несколько параграфов. Во-первых, «следствие… заканчивать в срок не более десяти дней», а в-пятых, «приговор к высшей мере приводить в исполнение немедленно…»

Почти через три года, в полном соответствии с этими пунктами, расстреляли обоих Енукидзе. Братья очень надеялись на снисхождение в связи с прошлыми заслугами, но, как оказалось, все равны.

Так что Мухину еще повезло. Ему просто продлили срок, а в конце тридцатых он получил «минус» и попал в Малую Вишеру.

Не такое, надо сказать, это глухое место. В то же время и по тому же поводу здесь оказался двоюродный брат поэта Георгий Петрович Блок.

Все-таки не новосибирская, а ленинградская область. Самые отчаянные из находившихся на поселении иногда наведывались в родной город.

Не исключено, что и Мухин бывал в Ленинграде. Навестит мать с сестрой и немного пройдется по любимым улицам. Почему-то кажется, что где-то к вечеру он обнаруживал себя в районе Мариинского театра.

После того, как Вишеру заняли немцы, следы Василия Васильевича пропадают. Уже упомянутый Георгий Петрович пешком добрался до Питера, а Мухин куда-то канул.

Вот ведь какая история. Жизнь прожита длинная, а почти ничего не сохранилось. Кому-то может показаться, что этого человека не существовало вовсе.

Сложнее всего с его последними годами. От «карсавинских» лет хотя бы пара фотографий осталась, а от этих только черновик письма.

«Родная моя…, - писал Василий Васильевич в Лондон. - По-видимому первое письмо мое от 5 марта с поздравлениями ко дню твоего рождения так и не дошло до тебя… Но так как то письмо не дошло, повторяю в этом письме то, что ежедневно мысленно к тебе обращаю - мои сердечные пожелания здоровья, успеха, и радости в жизни и полного благополучия тебе, твоему мужу и Никите…»·

Когда Бенуа вспоминал Путю Вейнера, то непременно добавлял - «милейший». Так вот, Василий Васильевич тоже был «милейший».

В новых словарях «милейший» значится как «устаревшее», а в еще более давние времена сказали бы - «прелестный».

Воспоминания в жизни Альфреда Рудольфовича занимали огромное место. Иногда весь день проходил за раскладыванием фотографий. Все пытался представить, что случилось после этой тени, солнечного пятна или неожиданно взвившейся занавески.

А иногда и хочется заглянуть в заветную папку, но совсем нет возможности. Чаще всего мешают заказные работы, но бывают и неожиданные обстоятельства.

Вот, например, такая каверза. Несмотря на то, что сам его облик служит подтверждением профессорского звания, от него требуют соответствующий документ.

Мало им, что ли, высокомерного взгляда, прямой спины и черной фески над лысым черепом?

Тут дело не в деньгах. Вернее, не в одних деньгах. Просто захотелось соотнести внешность и статус. То есть не только казаться профессором, но и на самом деле быть им.

Альфред Рудольфович затеял тяжбу по этому поводу. Каждый день ходил в суд, как на работу. Вынужден был ознакомиться с гражданским кодексом и делал кое-какие выписки.

Ох, и неприятное дело, эти суды! Кто еще не попробовал, пусть лучше поостережется.

Не все же столь тверды как Альфред Рудольфович. Он-то совсем не растерялся. Решил, что раз так удачно вышло с жилконторой, то и сейчас должно получиться.

И, действительно, все сложилось как нельзя более благоприятно. Только приготовился к долгой осаде, как получил выписку из постановления суда.