Эдуард Тополь - Чужое лицо

Ему сорок шесть лет, у него тут дом и неплохая работа, две машины, и какие! О таких и не мечтать в России, там «Жигули» или «Москвич» – предел роскоши. У него тут дочь, и он ее любит. А кого еще тут любить? Этот дом, в котором ему нечего делать, когда Оли нет дома (а ее нет дома все чаще и чаще, а скоро и вообще не будет)? Или Барбару – сорокалетнюю продавщицу из магазина «7/11», у которой он ночует два раза в неделю? Что ему любить тут, в этой стране? Он поздно сюда приехал, поздно. Оттуда, из России, Америка казалась идеальной и сказочной. Все, чего не было в России, было здесь: роскошные машины, отели, миллионеры, путешествия по миру, собственные самолеты и яхты. Но… все, чем был он в России, – этого нет здесь. Здесь он никто и ничто – лаборант в зубопротезной больнице, делает старухам протезы. И то слава Богу, что отец выучил его этому ремеслу с детства и мать заставила пойти в медицинский институт. Иначе бы он тут загнулся, как погибают все сорокалетние журналисты-эмигранты, какими бы расталантливыми они ни были там, в России. Кому они тут нужны с их чудовищным английским, на котором они не только писать, но и разговаривать толком не умеют? Да, он поздно сюда приехал, поздно. Правильно говорят эмигранты – сначала Америка кажется страной неограниченных возможностей, а потом ты видишь, что эти возможности не для тебя. Здесь нужно родиться или хотя бы приехать сюда, как его Оля – двенадцатилетним. А приехать в сорок лет – это было аферой и самоубийством. Так что? Ехать обратно? Такой случай! Такой случай бывает раз в жизни, нет, один раз на шесть тысяч жизней, они же проверили шесть тысяч эмигрантов. Но бросить Олю? Жить там под чужой фамилией? Все время под страхом, что тебя арестуют? Ведь любая деталь, любая мелочь может выдать тебя с головой. Эти американцы даже не представляют систему проверок в СССР. Военный билет, трудовая книжка, прописка – стоит кому-либо проверить любую строку, послать запрос на прежнюю работу, и – все: КГБ в его самом страшном виде, отобьют печенку и легкие, каждый зуб выбьют и, в конце концов, расстреляют, как изменника родины и шпиона. И никакая Америка не поможет, и Россия не посочувствует…

Он налил себе полный бокал бренди и выпил залпом.

– Ты думаешь, он согласится? – спросил Роберт Керол.

Мак Кери молчал. Откуда он знает, согласится этот Ставинский или нет. Они сделали все, что могли, и совесть у них чиста. Неделю они висели у него на хвосте, наизусть выучили его маршруты по Портланду, выяснили, что у него тут нет ни друзей, ни близких, что эти русские эмигранты вообще почти и не общаются друг с другом, а уж с американцами тем более, и единственная страсть Ставинского – яхт-клуб по субботам и воскресная рыбалка, а единственная страстишка – Барбара из магазина «7/11», у которой он ночует по понедельникам и средам. Все остальное свободное от работы время он сидит дома, копается со своими машинами да смотрит телевизор. Дочка учится в университете, пропадает там с утра до ночи, завела себе американского бойфренда и укатывает с ним на выходные дни в кемпинг. Одиночество – вот что должно заставить этого Ставинского согласиться. Не деньги, а одиночество. Судя по его биографии, когда-то в России он был энергичным телевизионным журналистом, изъездил всю Россию в командировках, жил в Сибири, в Москве, в Ленинграде, в Средней Азии – для такого деятельного мужика осесть в 46 лет в этом Портланде зубным техником-лаборантом – это все равно что опустить себя заживо в могилу. Он должен согласиться, должен. Но черт его знает… Если он откажется, завалится вся операция, она и так висит на волоске, потому что никаких других кандидатов у них в запасе нет. Мак Кери сблефовал насчет двух других. То есть еще два кандидата были, но были до Ставинского, и оба отказались вернуться в СССР. Ставинский был последней картой, и, если он не поедет или будет раздумывать еще две-три недели, помощник начальника Генерального штаба Советской Армии по стратегическим разработкам полковник Юрышев останется в Москве и забудет о своем порыве бежать на Запад…

Три недели назад, а точнее, 28 августа 1981 года в Москве корреспондент газеты «Вашингтон геральд» Джакоб Стивенсон фотографировал на Новодевичьем кладбище памятник Никите Хрущеву – готовил репортаж к десятилетней годовщине смерти бывшего советского лидера. Неподалеку, в аллее, возле скромной небольшой могилы в одиночестве сидел одетый в штатское мужчина средних лет и пил коньяк прямо из горлышка бутылки. Джакоб Стивенсон решил, что это обычный московский пьяница-забулдыга, и решил сфотографировать его. Чем плохой снимок – пьяница на московском правительственном кладбище? Но едва Стивенсон направил камеру на этого мужика, как тот резко встал, протестующе махнул рукой и шагнул к Джеку.

– Ваши документы! – сказал он хрипло. – Вы не имеете права фотографировать меня без моего разрешения.

– А вы не имеете права требовать мои документы. – Теперь Стивенсон разглядел холеного, властного человека с резким взглядом и спортивной фигурой.

– Ваши документы! Или я вызову милицию, и вы вообще останетесь без пленки и без аппарата. – Несмотря на хрипоту, тон, которым говорил этот русский, был непререкаемым, так в России говорят только представители власти, Стивенсон уже усвоил это за три года работы в Москве.

– Я американский журналист, – сказал он. – Вот моя корреспондентская карточка.

Мужчина посмотрел ему в глаза, потом взял его карточку аккредитованного корреспондента, сличил фотографию на карточке с оригиналом и хмыкнул:

– На ловца и зверь бежит… Выпить хотите?

При этом коротким взглядом он оглядел кладбище. Но вокруг было пусто, ни души – в будний день, в девять утра кто заходит на кладбище?

– Спасибо, – замялся Стивенсон. – Я… я не пью из бутылки…

– Жаль, – усмехнулся мужчина. – Ладно, может быть, как-нибудь выпьем в другом месте. Здесь похоронен мой сын, сегодня два месяца со дня его смерти… Вот что. – Он пытливо взглянул Стивенсону в глаза. – Слушайте внимательно. Моя фамилия Юрышев, я помощник начальника Генерального штаба Советской Армии по военно-стратегическим разработкам. Как вы понимаете, я знаю все, что интересует CIA, и даже больше. Так вот, передайте им, в CIA, что я хочу на Запад. На мне такая секретность, что я невыездной и сам выехать из СССР не могу. Поэтому я предлагаю им сделку: если они вывезут меня из СССР, они получат всю информацию, самые секретные данные…

– Вообще я не работаю на CIA, я журналист…

– Бросьте! Вы американец, и вы понимаете, что значат для вашей страны советские военные планы. Как вы передадите им мое предложение – это ваше дело. Только будьте осторожны и не делайте этого в американском посольстве, там все прослушивается КГБ, даже спальня вашего посла. Вы меня поняли?

Читать дальше