Пьер Реми - Бессмертный город

— И потом, у этой малышки за плечами...

Он намекнул на давнее, на девочку, позвонившую ночью у дверей г-жи Танкреди. Жюльен никогда не заговаривал об этом с Анджеликой. Он прервал своего друга, попросив его не вспоминать о прошлом, но сами обстоятельства смерти несчастной г-жи Айгер льстили его воображению.

Когда кто-то заговорил о чувстве, которое всякий нормальный мужчина в тот или иной момент своей жизни непременно должен испытать к маникюрше, он подумал, что тот, у кого никогда в жизни не было маникюрши, более всего достоин сожаления. Затем ему стало стыдно за свои мысли, и он увел Анджелику. Мария Тереза довела их до дверей галереи и не сводила с них глаз до тех пор, пока они не завернули за угол собора.

Как-то вечером к нему вместе с Мод заглянул Валерио. Случилось так, что он никогда раньше не встречал Анджелику. Очень скоро он был смущен ее присутствием. Пил больше обычного и без умолку говорил. Почти в тех же выражениях, что и Андреа Видаль, сказал о том, что каждый мужчина в глубине души мечтает о чистоте и невинности, лучшим воплощением которых служит Анджелика. Он употребил выражение: «Эмблематическое лицо». Взгляд Мод был грустным. Валерио опять вспомнил о Лизе, своей подружке по заброшенному замку на берегу реки.

— Но Лиза стала потаскухой! — вдруг воскликнул он и тут же стал умолять Анджелику извинить его, пьяного, за то, что он несет.

Анджелика, может быть и не расслышавшая его слов, улыбнулась. Она прощала. Жюльен догадывался, что его другом все больше овладевает нежность к девушке. И она, казалось, не осталась равнодушна к этому. Жюльен подумал, что ей, видимо, льстит внимание со стороны такого человека, как Валерио Грегорио. В какой-то момент рука Валерио, чертившая в воздухе неясные образы, опустилась на обнаженное плечо Анджелики. И задержалась там. Взгляд Жюльена встретился со взглядом Мод. Однако он не чувствовал ревности; Мод первая отвела глаза.

В два часа утра Валерио, не перестававший рассказывать об изучаемых им полотнах, на которых юные девы убивали тиранов или гибли под обломками храмов, с сожалением поднялся.

— Пора домой, — бросил он Мод.

В эту ночь с Анджеликой вновь сделался нервный припадок.

Три дня спустя весь город потрясло новое убийство.

Новое преступление было делом рук все того же садиста, выследившего в лесу влюбленную парочку в автомобиле. Трупы нашли неподалеку от поместья Лионеллы Шёнберг. Однако убийство было совершено несколько дней назад: зайдя слишком далеко в своих жутких шутках, преступник, видимо, все это время прятал машину в сарае или каком-то другом месте и лишь теперь выставил ее на видное место на лужайке, давно облюбованной парочками.

Местная, а вслед за ней и общенациональная пресса дали крупные заголовки этого дела. Прокурор засучил рукава, доктор Креспель, столичный криминолог, установил, что тело девушки подверглось истязаниям и увечьям; Андреа рассказал Жюльену, что Питер Мэш сделал страшные снимки трупов.

— Нужно, чтобы ты посмотрел их.

Но Жюльен и слышать не желал больше об этом. Анджелика впала в прострацию, из которой консульский врач несколько дней подряд не мог ее вывести. В городе же и салонах по-прежнему отказывались говорить на эту тему. Для города словно ничего не случилось — своим чередом продолжались обеды, ужины, праздники, и речь на них шла о лете, пляжах и новых развлечениях. Однако Жюльен, теперь очень редко получавший приглашения на званые вечера и коктейли, да и то на самые скромные, не имел случая убедиться в этом.

В консульстве же страшная новость, как и в первый раз, вызвала бурю негодования. Оно еще возросло, когда стало известно, что убийство произошло в ночь, последовавшую за ужином, устроенным Жюльеном в честь высокого гостя. На этот раз городские языки развязались. М Декормон выразила общее мнение; судьба ополчилась, мол, на дворец Саррокка. Оказывается, то, давнее убийство также произошло в праздничный вечер, устроенный предыдущим консулом. На следующий день в состоянии депрессии, не отпускавшей его несколько месяцев, и доведенный этим преступлением до последней степени отчаяния г-н де Жуаньи покончил с собой. В страшном возбуждении от всего, что выплеснули на читателей газетные полосы, г-н Бужю рассказал, не скупясь на подробности, как было найдено тело несчастного консула — он упал на стол в том самом кабинете, где сидел сейчас Жюльен, и лежал среди раскиданных бумаг и писем.

Не будь точно известно, что в момент убийства он принимал в консульстве друзей, еще немного, и можно было подумать, что это — покаяние, оставленное им перед смертью.

М-ль Декормон перебила: все это, мол, досужие сплетни. Правда, после просмотра бумаг полиция распорядилась сжечь их.

— Есть вещи, которые могут причинить слишком много горя оставшимся, — пояснила она.

На что г-н Бужю проворчал, что правда она и есть правда. После чего воздел к потолку короткие ручки и вернулся в свою прокуренную каморку, чтобы продолжать пить в одиночестве.

Жюльен сочинил для своего министерства депешу, в которой описал обстоятельства убийства, что являлось единственным серьезным делом, потрясшим округу с тех пор, как он приехал. Он еще раз проверил дату и час преступления, затем, терзаемый сомнениями, копию депеши выслал «для сведения» на имя Депена.

Вскоре понаехали журналисты. Монстром заинтересовалась даже французская пресса, но консул отнесся к газетчикам с той же сдержанностью, с какой ко всему этому относилось хорошее общество Н., где не был отменен ни один праздник, ни один ужин. Неделю спустя после обнаружения автомобиля с трупами состоялся бал дебютанток, собравший в Голубом дворце всех городских девиц в сопровождении родителей. Консул также получил приглашение.

Голубой дворец, где Жюльен до сих пор не бывал, названием своим был обязан бальному залу, расписанному в конце XVI века: фрески изображали бал, на котором все дамы были в голубом. Как и дворец Грегорио в П., Голубой дворец прежде был местом развлечений для высокородных семейств города. Когда-то там устраивали банкеты, давали концерты. Каждая представительница сегодняшнего н-ского общества считала своим долгом разглядеть в одной из дам в голубом свою прабабку. Прародительница Моники Бекер была в короне из лилий, Диана Данини — танцевала в паре с пажом, будущим папой римским. Там и сям среди травы и цветов под ногами у дам сновали белые кролики, совсем как на фресках в П., однако никто не усматривал в этом какого-либо особого символа. На заднем плане сатир, переодетый священником, совершал человеческое жертвоприношение, но, поскольку дворец был местом увеселений, тело жертвы было скрыто за колоннами жертвенного алтаря. На другом конце зала был изображен все тот же сатир, преклонивший колено перед телом крошечной нимфы с перерезанным горлом, это походило на полотно из лондонской Национальной галереи, в котором видели миф о Пракрите и Кефали [76] В греческой мифологии прекрасный охотник Кефал случайно бил на охоте свою жену Прокриду, из ревности тайно следившую за ним. . Обе эти сценки были едва, заметны на прекрасно сохранившихся, местами отреставрированных фресках, все остальное прославляло молодость, радость, удовольствие.