Пьер Реми - Бессмертный город

Он начал привыкать к одиночеству. Первое время просто не отдавал себе отчета, насколько оно невыносимо. Подолгу нежился на солнце. Время от времени ему позванивал уже тяжело больной Джорджо Амири. Высмеивал великосветских дам, абсурдную протокольную строгость на их приемах. На свадьбе очередного внука Моники Бекер подали омерзительное шампанское, зато свадебные подарки были выставлены на всеобщее обозрение как музейные ценности. «Ужас, дорогой друг, ужас да и только!» Сам Амири уже не выходил из дому, но смаковал слухи.

Летняя жара становилась невыносимой. Жюльен начинал ненавидеть свой дом. Очарованный первое время его строгими архитектурными формами, его почти деревенской уединенностью в конце узкой дороги и террасным садом, он теперь видел лишь две выстроенные по соседству виллы, отделенные от его дома узкой полоской насаждений. Его слуха достигали все звуки с этих вилл, он проклинал пса, что лаял по ночам, и самих владельцев, хотя это и были известные в городе, состоятельные люди, они занимались постройкой современных домов, на его взгляд омерзительных.

Вскоре консул прервал все свои связи с городом. Жара, но особенно туристический сезон вынудили его больше не появляться на улицах с их ставшей еще более агрессивной, еще более развязной по сравнению с весной фауной. Ему ненавистны были семнадцатилетние юнцы, которые составляли основную массу крикливых орд, захвативших Н. Он невзлюбил их бесцеремонность, вульгарность, громкие голоса, но еще больше проявления нежности неважно где: на скамье, на мосту, посреди площади. Он не переносил этих инфантильных любовников, которые целовались, даже не замечая тех. кто был рядом. Он был одинок, влечение к женщинам оставило его, и он терпеть не мог тех, кому было восемнадцать и кто любил так, как любят в восемнадцать. Он знал: вот они, эти юнцы, или им подобные и занимаются любовью в автомобилях, порой он даже начинал понимать маньяка, который выслеживал их и разом утолял свое отсутствие желания и свою ненависть. Если он еще иногда выходил вечером на прогулку, привлеченный вызывающим оживлением улиц, то устраивался на террасе кафе или просто стоял на углу какого-нибудь особняка, наблюдая за парочками, без устали предающимися своим инстинктам. При этом им владела одновременно любопытная смесь чувств: ненависти и гипнотического воздействия со стороны обнимающихся, от которых он не в силах был отвести взор. Как-то вечером он поднялся на холм к церкви Сан-Роман, откуда зимой осматривал заснеженный город. Собственно церковь была не за городом, а на краю его, в черте старинных крепостных стен. Дорожка, ведущая к ней, петляла по парку, где с погашенными фарами стояли в ряд автомобили. Любовники уединялись здесь вдали от проселочных дорог, где их мог подстерегать монстр. Несмотря на жару, стекла машин были запотевшими. Иные были закрыты газетами, плохо скрывавшими то, что творилось внутри. Жюльен оставил машину у церкви и стал спускаться по извилистой тропке. Однако не спешил, безотчетно пытаясь заглянуть внутрь автомобилей. Вдруг откуда ни возьмись появилась полицейская машина. Его осветили, пришлось показать документы, объясняться. Вид его консульского удостоверения успокоил полицейских, и они проводили его до автостоянки. Посмеиваясь про себя, он подумал, что его, видно, приняли не иначе как за монстра, и еще больше возненавидел бесстыдных юнцов. Перед глазами всплыла обнаженная девичья грудь, подсмотренная за стеклом одной из машин.

Несколько дней спустя в местной сатирической газете появилась заметка. Речь в ней шла о некой ночной пешей прогулке, а также о соблазненной служанке. Прямо он назван не был, говорилось об одном иностранном консуле, бывшем некоторое время весьма популярным в Н. Жюльену пришло в голову, что инициатором подобной злой шутки мог быть Беппо или Питер Мэш, не любивший его. Жюльен хотел объясниться с ним, может быть, вызвать его на дуэль. Но потом решил не делать этого. М-ль Декормон не могла не прочесть этой гадкой заметки, однако не обмолвилась о ней ни словом. По все понимающей улыбке г-на Бужю Жюльен заключил, что тот уж точно ознакомился с ней. С этого момента он стал пренебрегать своими служебными обязанностями. Почту и бумаги на подпись ему доставлял Джино. М-ль Декормон обсуждала с ним все важные вопросы по телефону, Жюльен почти не выходил из дому, разве что иногда ночью.

Однажды его пригласила в гости г-жа Шёнберг. Она звала его к обеду или ужину — как ему удобней. Жюльена удивило, что кто-то еще помнит о нем, и он чуть было не отказался. Но все же побывал у нее. Без лишних слов она объявила ему, что является его другом и в качестве друга советует ему вернуться во Францию. Никак не объяснив свой совет, ни на что не намекнув, она говорила лишь о трудности жизни в Н. А также о совершенной, но порой невыносимой красоте города. Пародируя название одной из хроник Стендаля, с печальной улыбкой изрекла, что «чрезмерная красота губительна» [77] Имеется в виду седьмая новелла «Итальянских хроник» — «Чрезмерная благосклонность губительна». . Жюльен поблагодарил ее за заботу, но ничего не ответил. Он чувствовал: как он не может теперь появляться в городе до тех пор, пока не наступит темнота, так и уехать из Н. он не в силах. Если он и не участвовал больше в жизни города, тем не менее он как никогда ощущал себя его жителем. Потом позвонил Джорджо Амири и спросил, что он решил.

— Решил? — переспросил Жюльен.

И ответил так, словно не понимает, о чем речь. Ему почудилось, что старый профессор задыхается, еле ворочает языком. На следующий день из министерства иностранных дел пришла депеша, в которой сообщалось, что канцелярией премьер-министра он представлен к ордену Почетного легиона; одновременно интересовались, не желает ли он нового назначения. Он смиренно поблагодарил за награду, но отказался от какого-либо нового поста, обстоятельно разъяснив, что не завершил порученное дело.

Как-то утром, никого не известив, он сел за руль автомобиля и отправился в П., словно это существование на отшибе от города стало ему вдруг невыносимо. Преодолевая крутой подъем, он вспомнил о многочисленных дорожных происшествиях на пути в П. Но теперь было лето, дорога пролегала по живописным местам, то ныряя в туннели, то вползая на возвышенности. На середине пути, на перевале, он остановился и подобрал паренька, путешествующего автостопом. Тот оказался французом лет двадцати, без всякой цели в каникулы разъезжающим по Европе. Во внезапном приливе откровенности Жюльен выложил ему все о себе, своей жизни в прекрасном городе, о дворце Саррокка, и даже об Анджелике. Парень молча выслушал его.

Добравшись до П., Жюльен застал город во власти летнего оцепенения. В отличие от Н. туристов не было, центр был пустынен. Улицы с аркадами, так полюбившиеся ему в первый приезд, на этот раз показались лишенными всякого очарования и какими-то заурядными. Он позвонил в дверь Леона Бонди, тот был в отпуске. Утомившись, Жюльен снял номер в отеле и проспал все послеобеденное время. Вечером вновь вышел на улицу. Город был более оживлен, чем днем: не выехавшие на лето горожане как могли коротали вечер. Он заглянул в «Синюю точку», ночной клуб, куда его водил Бонди. Там танцевали голые девицы, то слишком толстые, то слишком худосочные. Он вспомнил грудь той малышки за запотевшим стеклом автомобиля по дороге к церкви Сан-Роман, и вдруг его страшно потянуло обратно в Н. Два часа спустя, ночью, он уже опять был в дороге.