Аркан Карив - Операция 'Кеннеди'

На ответчике была старая запись от Матвея, который, видимо, мучаясь совестью после той нашей телефонной беседы, еще раз извинялся, клялся в любви и обещал прислать E-mail. Алина тоже кокетливо отметилась, попросив не забывать ее и обидно адресуясь во множественном числе: "мальчики". Я набрал ее номер, но никто не снял трубку, а ответчика у нее сроду не было — не соответствовал, наверное, каким-то там богемным стандартам.

Была куча неважных сообщений от неважных людей. Но последним, без указания даты и часа, шел Гарик. Голос у него был какой-то встревоженный, и он просил перезвонить, как только я появлюсь. Нашел дурака! Гарик — Георгий Соломонович Ковалев — был редактором израильской русскоязычной газеты "Вестник", в которой мы с Матвеем бессменно и безвыходно вкалывали уже четыре года.

В 1989 году, когда моя пролетаризация достигла, кажется, своего пика, стало ясно, что, если подать по-новой, можно уехать. Матвей окончил к тому времени институт и работал в проктологическом отделении 24-й городской больницы на Страстном бульваре. До того как грянула перестройка, его сионизм находился в латентном состоянии; будучи человеком хоть и заводным, а все ж практическим, он горячки не порол. Но в восемьдесят девятом вернулись из юности, из небытия наши — его, в основном, — мечты, и, обмозговав это дело за склянкой ворованнного Матвеем по месту работы медицинского спирта, мы собрали по инстанциям бумажки и отнесли их в ОВИР. Через полгода мы шли по трапу на борт самолета венгерской компании "Малев", доставившего нас в лучшем виде на Землю обетованную. Вид был что ни на есть хорошим, потому что на борту продавались за советские рубли маленькие такие бутылочки коньяку...

Похмелившись, потом оглядевшись, мы начали обустраиваться. Сняли на двоих квартиру на улице Яффо в Иерусалиме — роскошный пентхауз, на крыше которого можно было жарить шашлык, загорать в полном неглиже и делать много чего еще. Матвей было решил сдавать квалификационный экзамен и продолжать лечить геморрой, теперь уже — исключительно евреям; я собирался поступать в Еврейский университет на кафедру стран Латинской Америки и не без тоски думал о том, чем смогу заработать на пропитание. В дворники мне почему-то больше не хотелось. И тут австралийский газетный магнат Руперт Мердок додумался сделать широкий жест и учредить для новых репатриантов из России газету на русском языке, не уступающую по уровню ивритским. До того в Израиле существовало две русскоязычных газеты, влачивших, за малостью аудитории, довольно жалкое существование. Сотрудникам "Вестника" положили приличные зарплаты, а сама газета получилась довольно презентабельной, потому что имела право пользоваться всей базой "Мевасера" — одной из центральных израильских газет на иврите. Нас с Матвеем взяли за знание языков, не отличающее даже ту русскую литературную братию, которая окопалась в Израиле двадцать лет назад. Новое дело вызвало в нас новый всплеск энтузиазма, и из переводчиков мы были скоро повышены в журналисты...

* * *

Чего мог хотеть Гарик? Скорее всего, просто забыл, что я уже две недели в армии, и решил поинтересоваться, почему присылаю и последнее время так мало материалов. У них там в редакционном конвейере те еще понятия о бешеной эксплуатации в условиях полного бардака. Они нам и после смерти звонить будут, — требовать некрологов. Подставляться было ни к чему, даже имея официальную отмазку, и перезванивать Гарику я не стал.

С животным удовольствием я смыл с себя под душем армейскую грязь, покидал в цивильную сумку тренировочный костюм и полотенца и поехал в "кантри клаб". Ничто не дает мне такой заряд оптимизма и бодрости, как проведенный в качалке час. Карате я забросил давно — при моем образе жизни ходить на тренировки ко времени оказалось нереальным. Хотя в первое после приезда время я еще пытался тренироваться. Я даже выступил на чемпионате Израиля, но уже во втором круге какой-то араб из Назарета вышиб меня из турнирной таблицы, чуть не сломав мне нос. С тех пор я перешел на более усидчивую и спокойную физкультуру.

Качалка была, среди прочего, превосходным местом для медитации. Выполняя жим штанги лежа, я пришел к заключению, что, если Алина не материализуется в ближайшие час-два, надо будет обеспечивать себе на вечер альтернативное женское общество.

Закончив тягать железо, я попарился в сауне, принял душ и отправился на Бен-Иегуду в кафе "Атара", где мы часто тусовались, особенно по пятницам. Я занял столик, заказал кофе с круасоном и подошел к телефонной стойке у кассы. У Алины опять никто не ответил.

Записную книжку с девичьими номерами телефонов американцы называют little black notebook [12] little black notebook - маленькая черная книжечка (англ.) . Русское название более сочное и, к сожалению, более жизненное: "сто обломов". Но мне повезло: начав с наиболее достойной по ранжиру кандидатки, я ее, во-первых, застал дома, а во-вторых, заручился немедленным и радостным согласием провести вместе вечер. Ночь подразумевалась в скобках. У Светочки были зеленые глаза, светлые вьющиеся волосы и роскошные, прямо из шеи растущие, загорелые ноги. Будем надеяться, что загар за зиму не сошел. Страшно довольный собой и жизнью, я вернулся за столик.

В "Атаре" мы познакомились с Алиной. Вернее, я познакомился. Я сидел один, пил кофе, поглядывая в разложенную на столе газету, но только делал вид, что читаю, а на самом деле, по обыкновению, разглядывал девиц. Существует бесконечное множество параметров, по которым можно классифицировать женщин: по цвету глаз, по длине ног, форме груди, по голосу и росту. Но есть одно качество, которое невозможно свести ни к каким замерам, хотя, только взглянув на женщину, ты сразу понимаешь, обладает она этим качеством или нет. У Ремарка это называлось умением создавать атмосферу. Мы сегодня говорим "аура". Но аура — совершенно пустое слово. Аура бывает разной. Та, про которую говорю я, заставляет забыть про все, про все частности и детали, и воспринимать ее носительницу как один цельный образ, к которому тебя просто страшно влечет, и все тут. Я спал с Алиной десятки раз, но, ей Богу, не могу даже сказать, хорошая ли у нее фигура. Зато я точно могу сказать, что каждого раза с ней мне мало, что я хочу ее всегда, что никогда не могу насытиться ею вдосталь. Кажется, это называется "роковая женщина".

Она сидела в дальнем углу кафе и, наклонив голову, сосредоточенно писала на больших разлинованных листах, которыми обычно пользуются студенты. Перед ней на столике лежал фотоаппарат; я не мог разглядеть, какой именно, но было видно, что это — не современный электронный изыск, а тяжеловесная профессиональная камера серьезного фотографа. Рукав черного вязаного свитера закрывал ей всю ладошку, оставляя снаружи только тонкие хрупкие пальцы. Время от времени она отрывалась от записей, рассеянно откидывала волосы со лба и смотрела перед собой, в никуда, и тогда ее выразительные полные губы приоткрывались в чуть заметной улыбке. Я встречал в жизни женщин и покрасивее, чем она, но никогда еще не попадал в такое поле безнадежной недоступности: я не мог себе представить, как эта девушка может кому-нибудь принадлежать.