Иван Рядченко - Приглашение в ад

власти нынешнее правительство, думаю, опасаться нечего.

— Если бы не ваши игры в демократию! — воскликнул Гитлер.

Фред развел руками и стал подниматься.

— Ваше время слишком дорого, господин Гитлер, чтобы злоупотреблять им. Я очень признателен вам за

беседу. Я извлек из нее много пользы. Мы не только демократы, но еще и оптимисты. Давайте надеяться на

лучшее!

В приемную Фред вышел вместе с Розенбергом. От окна приемной сверкнуло пенсне — там, заложив

руки за спину, стоял Гиммлер. Фред с трудом унял пробежавшие по спине мурашки, коротко поклонился.

Гиммлер ответил едва заметным кивком головы.

— Друг мой, подождите меня в машине, — попросил Розенберг Саммербэга.

Фред вместе с адъютантом Розенберга спустился вниз. На улице в глаза ударило ослепительное июньское

солнце, отражаясь от начищенной меди оркестра: мимо лихо маршировала колонна штурмовиков. После

сумрачности рейхсканцелярии сияние дня казалось нестерпимым. От света и грохота у Фреда в глазах

качнулись фиолетовые круги. Адъютант молча распахнул тяжелую дверцу “хорха”.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец появился Розенберг. Фред надеялся, что они пообедают

вместе, как договорились. Но Розенберг лишь склонился у дверцы, заглядывая в машину. Некоторое время

смотрел на Фреда, словно не знал, на что же решиться.

— Вы, кажется, сказали, что у вас на сегодня билет?

— Да, поезд поздно вечером.

— Извините меня, друг мой, не смогу ни пообедать с вами, ни проводить. Увы, обстоятельства. Надеюсь,

вы понимаете?

Фреду оставалось лишь кивнуть головой в знак согласия и выразить вежливое сожаление.

Розенберг просунул голову в машину и тихо сказал:

— А вы, друг мой, уезжайте. Не задерживайтесь. Я лично хотел бы, чтобы с вами ничего не случилось…

Возможно, на вокзале к вам подойдет мой человек. Если он принесет записку — уничтожьте. Ну, счастливо!

Розенберг, не оглядываясь, шагнул к подъезду. Тотчас “хорх” тронулся с места и набрал скорость.

Фред лихорадочно соображал, что же произошло, что хотел дать понять ему Розенберг и как теперь себя

вести. Конечно, перемена в поведении Розенберга связана с Гиммлером. Холодноглазый что-то раскопал. Где-то

запахло горелой шерстью. Значит, прокол и нужно убираться восвояси. И поскорее.

Фред вышел из гостиницы, поблагодарил водителя, подождал, пока “хорх” скроется за поворотом улицы.

Без сомнения, Розенберг предупредил об опасности. Но откуда у одного из главарей нацистов такое

благоволение к возможному противнику? Или это просто обычное лицемерие, а на самом деле ловушка?

Фред стоял у входа в гостиницу, и солнце уже не слепило его.

“Нет, пожалуй, я нужен Розенбергу, — подумал Фред. — Он чертовски дорожит моими докладами

нашему министру иностранных дел. Я — козырь в его карточной колоде, пусть не самый крупный, но козырь.

Он рекомендовал меня Гитлеру. И, значит, не в его интересах оказаться в дураках. Поэтому он хочет, чтобы я

остался на плаву. Что ж, на этот раз наши намерения совпадают. Спасибо, гэрр Альфред Розенберг. И все же,

если ужинаешь с дьяволом, следует запастись длинной ложкой, гласит английская пословица”.

Фред взял ключ от номера, поднялся к себе. Быстро побросал самое необходимое в круглый кожаный

баул. С сожалением глянул на два своих роскошных клетчатых кофра. Ладно, в конце концов, пришлют, не

станут же они мелочиться. Оставляя ключ портье, Фред сказал, что отправляется по магазинам, если будут

спрашивать — к вечеру вернется.

Он действительно немного попетлял по городу, вышел на Унтер-ден-Линден. Не выявив слежки, взял

такси и помчался на вокзал. Ему повезло — поезд на Париж уходил через полчаса…

Уже в Лондоне Фред обнаружил среди почты конверт без обычных штемпелей и марок. Письмо было

кратким.

“Друг мой, — писал Розенберг, — я рад, что Вы добрались домой без осложнений. Появляться снова в

Германии для Вас крайне нежелательно. Как Вы понимаете, нашим службам стало кое-что известно о Вас. Что

касается меня, то по-прежнему надеюсь на Ваше дружеское расположение. А.Р.”.

Перечитав письмо, Фред помрачнел — он еще раз понял, что война неотвратимо приближается.

Его массивная фигура едва помещалась на легком раскладном стульчике. Было просто непонятно, как

7 выдерживает стокилограммовый вес полотняная перепонка. Перед ним стоял мольберт, на траве лежал

открытый ящик с красками и кистями. Трава вокруг была такой яркой, что казалась нарисованной.

Художник устроился на вершине холма. Пейзаж, который открывался с высоты, покорял. Слева, на более

высоком холме высились зубчатые стены древнего замка Бордэберри. За ними, далеко на горизонте, в голубизне

неба прозрачно маячили вершины испанских Пиренеев. Можно было подумать, что горы эти не имеют

основания на земле, а просто парят в воздухе.

Впереди была живописная долина. Густо-красные крыши селений отчетливо контрастировали с зеленью

виноградников; веселая речка игриво извивалась между ивовых зарослей; небо над долиной казалось

переснятым с переводной картинки… Не перенести на холст всю эту красоту было бы кощунством, подумал

художник. Кисть коснулась холста. В то же мгновение на мольберт набежала тень.

Уинстон Черчилль недовольно оглянулся. Легкое облачко прикрыло солнце. Но едва Уинстон повернул

голову, облачко соскользнуло с ослепительного диска и, словно извиняясь за бестактность, полетело дальше.

“Даже облака видят во мне хозяина”, — с усмешкой подумал Уинстон. Эта самоуверенность еще более

подняла праздничное состояние духа. Здесь, на юге Франции, Черчилль редко расставался с хорошим

настроением. Ставя Англию превыше всего на свете, он все же редко испытывал желание взять в руки кисть

при виде родных пейзажей. Его влекли краски яркие, сильные, не приглушенные капризами климата. Это и

было одной из причин, побудивших Уинстона принять приглашение владельца замка генерала Брутинелля

погостить с семьей в его владениях. Причиной приятной, но не единственной.

Черчилль был уже немолодым человеком, ему шел шестьдесят четвертый год. В бурном море

политической жизни Уинстон много раз взлетал на гребень и падал с него. Немало подпортила карьеру

неудавшаяся авантюра с захватом турецкого полуострова Галлиполи во время первой мировой войны. Уинстон

осуществлял свой план с упорством фанатика. Однако переоценка возможностей военного флота,

несогласованность в действиях командующих различными родами войск привели к тому, что многие матери

справедливо стали называть Черчилля “убийцей наших сыновей”. Каждый раз, соскальзывая с очередного