Сергей Рядченко - Укротитель баранов

www.napisanoperom.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Сергей Рядченко, 2016

© Издательство «Написано пером», 2016

Решил начать новую жизнь, и не с понедельника, как раньше, а прямо в субботу, и не с чего-нибудь, а с того, чтобы просто выполнить давнее обещание, потому что откладывать уже было просто некуда, просто даже уже опасно для собственного миропонимания с самоопределением, без которых, как известно, человеку эректусу [1] Homo erectus – (лат.) человек прямоходящий. в нашем горбатом мире просто никуда. Вот как вышло, что поутру, принарядившись, мы с сыном взялись за руки и отправились в цирк на тогда еще улицу Подбельского ко всегда у нас Новому Рынку.

Моросил наш декабрьский дождик, и продолжатель фамилии пяти с половиной лет от роду обеспокоился, где сейчас цирковые звери, не мокро ли им, не застудятся ль.

На афише значилось просто:

Я прочел вслух, чтобы убедиться, то ли я читаю, а сын спросил:

– А разве тигры баранов не слопают?

– Признаться, Саня, баранов мне в цирке видеть еще не приходилось. Нет, честно. Не слыхал, что их дрессируют. Ведь бараны ж!!!

– Ну, да, – сказал Саня. – Ну, точно.

– Но раз так, – сказал я, – поглядим. Это наверное горные свирепые звери весом как два меня.

– А два тебя это как?

– Это вот так, смотри, килограмм так двести.

– Ого-го!

– Они, Санька, с утесов сигают вниз головой на собственные рога, и им хоть бы хны, представляешь?

– А ты их охотил?

– Я про них смотрел телевизор. Бьются они, Саня, друг с другом по нескольку дней кряду.

– Что такое «кряду»?

– Без перерыва. И никто не отступает.

– А зачем они бьются?

– За место вождя. За прекрасную овечку.

– А как они бьются? Вот так?

– Да. И вот так тоже. А еще вот так. И вот так.

Сын засмеялся: – Щекотно!

– Так что, думаю, они смогут за себя постоять. Вряд ли такие бараны станут легкой добычей для измочаленных в цирке тигров.

На вопрос об «измочаленных» ответом было «уставших, дальше некуда».

– А почему они устали?

– Потому что только ты не устаешь задавать вопросы. Все остальные имеют обыкновение, потрудившись, взять да устать.

– А тигры они как потрудились?

– А вот так. И вот так.

– Щекотно! Нет, ну, а правда?

Тогда я пустился в пространные рассуждения о том, что, будь ты хоть зверем, хоть человеком, хоть преклонных годов, хоть молод, а все равно, коль неймется тебе достичь хотя б маломальского пускай мастерства под солнцем (или под куполом), так придется, Санёк, все ж сперва, хошь, не хошь, а повкалывать тебе до седьмого пота. Вот. Надо полагать, что сынишка, вроде, и я заодно с ним, приняли к сведению эту проповедь, ибо вздохнули с «э-хе-хей» и наконец притихли оба; и, миновав, не без опаски, словно Сциллу с Харибдой, нафталинных, с пафосом во взорах, капельдинерш, ступили вдумчиво с правой ноги под долгожданные своды, где вникли с благоговением в дурманную атмосферу сего обиталища иных реалий.

Ароматы опилок, зверей и людей, отголоски страхов и восторгов, рисков и состязаний, крахов, фуроров, дружб, интриг и надежд, измен и любовей, полётов под куполом и падений всмятку, эх, вскружили мне голову и отволокли во мгновенном вихре назад на треть с лихвой века, когда и меня сюда тоже, вот так взяв за руку, привели под какой-то новенький с ёлочки-иголочки Новый год. Я забыл, а теперь вспомнил, что тут витает дух полнокровной жизни, дух неподдельной игры в самоё себя, и сквозь всё, сквозь это, проступает к тебе отовсюду, непонятно как, – вопреки твоим мнениям или ж в угоду им, – зазывное предвкушение мистерии, без которой вдруг почему-то больше не обойтись. И хотя сегодня черед был уже не мой, а следующего, однако ж и я за компанию внятно испытал в себе дерзкую, в ожидании чуда, искристую невесомость, подстать той, из детства, когда бытие сладко манило окунуться в него с головой безо всяких оговорок, и многое, очень многое еще можно было решить совсем по-иному.

Что ж, убыванию во мне гравитации не стал я препон чинить.

И, признаться, собой удивлен был.

Потому как шанс упустить равновесие и вдруг взять да шлепнуться, этот резвый шанс порхал тут повсюду, но по странности, говорю вам, многолетняя привычка контролировать ситуацию отошла от меня на цыпочках в сторонку и уступила место оголтелой жажде новогодних подарков. Вот вам и трезвость в выходной с утра пораньше. Так ведь и в детство впадешь и не перекрестишься.

– Гуляем, Саня? Да? Как по Питерской.

– Как по Пироговской, – сказал сей муж достойный.

От в избытке сквозящей тут иномерности и тугого, взахлеб, многозапашья Александр Иваныч в канун представленья и себе пришел в немалый ажиотаж и, дабы совладать с ним, получил из рук отца без второго слова эскимо в испарине и стакан лимонада с орешками.

Впервые в цирке, Саня дал себе волю глазеть вовсю и помалкивать.

И представленье для нас для всех, пробил час, началось.

Санька вздрогнул от зычности шпрехшталмейстера, но скоро приноровился.

Не знаю, относится ли он к детям индиго, к новому у нас человечеству, может, что и не дотянулся, но по части приноравливания, друзья, нам с вами, мастерам этого жанра, Санёк, не откажешь, фору выдаст. Так что и я вслед за ним приналег и втиснулся во пространство-со-временем, отведенное мне на том пиру.

Места, что мы заняли, были впритык к манежу, и поначалу это виделось преимуществом и работало всецело на приумножение детского восторга. Клоуны поливали нас слезами дистиллята и хохотали нам прямо в уши, эксцентрики норовили нас увлечь в швыряние бутафорией, а весьма юных лет, но уже безупречный, престидижитатор извлек у Сани из-за шиворота упитанного, с одышкой, кролика в цилиндре и новенькой жилетке.

– Щекотно?

– Не, мякенький.

– Хорошо, что не ёжик?

– О, да, – сказал Санька. – Шутишь? Повезло.

Потом, как положено, со взмокшими ладонями и румянцем во всю щёку мы страшились за судьбы воздушных гимнастов, их было много, и одной гимнасточки, одной, а они все наперебой демонстрировали особое цирковое безрассудство, но оттого, что оно было цирковым и особым, и что проявляли его они, возможно, не столько на потребу тех, кто уплатил, сколько для себя самих, суть дела все-таки не менялась, и опасность оставалась опасностью, а высота высотой, без подвоха, и мы б с Саньком, думается, желали б уже, чтоб они там все поскорее прекратили б уже вытворять свои трюки под куполом поголовно, и уже б поскорее сворачивались бы, пока не дошло до беды, уже б спускались бы себе, судьбу б не искушали б.