Сергей Рядченко - Укротитель баранов

– Ты чего скис? – спросил Баранов.

Автобус качнуло, и коньяк в бокале прихлынул к берегам.

– Вот мальца домой завезти надобно б.

– Так в чём же дело? Команду давай!

– А надобно ль?

– Что?

– Лишать Саньку великого блага. Лично общаться с укротителем баранов.

Я рассказал ему про афишу, и Баранов со товарищи посмеялись.

– Одесские ваши штучки, – сказал Баранов. Он распорядился кому-то по афишам, чтоб непременно раздобыли всё, что сыщут. – А в самом деле, да? ради красного словца никого не пощадите. Или, думаешь, просто ляп? Не думаешь. Ай, да, да. Всюду пишут, как положено: «Укротитель тигров заслуженный-перезаслуженный Ярослав Баранов», можно просто Акинфич.

– Так это ты Акинфич?!

– Ну, не ты же.

Он вытряхнул слезинки из усищ и перевел дух.

– Ты вот что, Иван. Ты нас в гости к себе зови. Зазывай давай, приглашай, уговаривай, а мы не откажемся. Мы ж, брат, с дороги. Вот даже афиш не читали. Выспаться, выспались. Да, чалдоны? Но оголодавши. Да? А у нас тут всё с собой при себе. Чего только душа пожелает. А душа у нас Сибирская. А душа у нас Алтайская! А твои, брат, – хоромы и тепло очага. Поместимся?

– Я бы рад, – сказал я. И задумался.

– Ты вот что, – сказал Баранов. – Твое дело зазвать. А там, вот увидишь, аншлаг, цветы, аплодисменты.

– Сомневаюсь.

– А ты не сомневайся. Я же укротитель.

– Ага. Смотри, брат, не драпани оттуда к своим хищникам.

– А вот и проверим меня на чистом спирте, – сказал Баранов и обратился к водителю, которого он прежде именовал танкистом: – Давай, Жора. Крути штурвал, куда Иван скажет. Танкист.

Под тигриное урчание мотора в автобусе с танкистом за баранкой сделалось призрачно и бархатно, как в заморском дворце на экскурсии; пришла сюда тишина, терпкая, тугая, в сигарном аромате и шепоте далеких кастаньет. Глянул я в мелькании уличных огней на Саньку, младшего в династии, на Ярослава, нового, прежнего, с Луны слетевшего, глянул я на себя и в себя, и наскреб по сусекам в жменю юмор свой, весь, что наскрёбся, чтоб непогодой не разметало.

Разглядел я наконец и многих из тех, кого именовал прочими. Были тут и мужчины; были тут и женщины, чему немало подивился, поелику не замечал за собой прежде, чтоб женщин не замечал. И оказались они, те и эти, не статистами, а полновесными, с яркими глазами вдруг, персонажами, что соблаговолили, обогнув треть глобуса, отставить, ничтоже сумняшеся, заботы вечерние в сторону и заглянуть ко мне на огонёк. А у них вот только что планы все пошли прахом. Ну, и кто по ним скажет?

Сколько я себя за жизнь ни кроил, ни перекраивал, а справляться со скандалами, – что в разгаре, что в канун их, – так и не выучился; не сумел до сей поры овладеть этим самым нужным для нас искусством [6] В аутентичной цитате о важнейшем из всех для нас искусств рядом с кино, между прочим, назван и цирк. А добавим скандал, так и того лучше. . И потому в укладе моём повелось не на вы ходить, а избегнуть да отсидеться. Но тут случай был не из уклада. Как ни ряди, а из распахнутых вышних угодий на нас с Санькой просыпались вдруг дива дивные, и негоже соваться в их изобилие со своим скудоумным распорядком. Пусть всё катится, понял я, куда катится, хоть куда, понял я, да прикатится.

Благоухая по-строгому брютом с устрицами, Дар Событий, шепнул мне, что коль скоро уж о канунах с разгарами, так вот он Канун Запоя во всем Его Величии. А чего ты ждал? Не поспоришь. С Даром нет, а с собой там видно будет.

– А теперь куда? – озадачил меня Жора, танкист.

– А теперь прямо.

Лидия открыла нам, разумеется, со шваброй с мокрой тряпкой через плечо в одной руке и пылесосным шлангом с чёрным зевом в другой.

Мощная эта сторона у них вообще и у неё в частности. Чуть что – хвать да перемыть всё, хвать да перетереть. Перегнуть в сердцах все мечи на орала. И вот тебе в пыль да прочь и невзгоды с досадами, и мигрени с малохолями. Сто мужей пережила и, как прежде, весела. А у нас, господа, у сильной половины, только и есть, что версту себе за верстой вдоль берега над кручей трусить рысцой, рысить трусцой, потеть, пыхтеть и не канючить.

Распахнула Лидок перед нами настежь двери нашего дома и не успела молвить того, что заготовила. Потому что челюсть её, разумеется, нижняя, точёная, как у римской патрицианки, отвисла, как у плебейки.

Аксиома: все люди люди, даже Лида.

Такого хамства от меня тут не ждали. Никто. И я в том числе.

Вдохновленный балаганом, – а чем же еще, ведь коньяк нецелованный остался в автобусе в бокале в гнезде в подлокотнике, – ну, хозяйка! – возопил я.

– Ну, хозяюшка! Принимай гостей дорогих из самого Екатеринбурга!!!

И обнял я эту женщину поверх швабр и пылесосов. Ну, а чего, друзья? Ведь не папа ж Римский, не Иоанн Павел Второй, к Ираклию в клетку сам сдуру сегодня хаживал. И поцеловал, обнявши, её так я, будто это была не она, а Альбина Саврасова, лучшая девушка моей непутевой жизни. И всё это, черт подери, абсолютно всё, как давным-давно по юности, было чистым экспромтом, а не консервами с комбикормом.

– Ну вот, – пророкотал Баранов. – А мы тревожились, что нам тут не рады.

Челюсть Лидии поцелуй воротил на место, а вот дар речи… Зато Баранов каким-то чудом вмиг показался ей. Она обронила швабру, она отмела прочь пылесос и, выскользнув у меня из рук, бросилась Баранову на шею и буквально повисла на нём, отчего заметны стали её стройность с ловкостью и Барановские моща с непоколебимостью.

Хлопнуло шампанское пробкой в потолок.

Полновесные персонажи грянули «Хор наш поёт»; и там они примчались в гости к Лиде, «нашей Лидии дорогой», и дальше по тексту Лида, Лида, Лида, Лида – столько раз и с такой зычностью, что Санёк с морским котиком, оробев, прижались ко мне, а у меня в носу засвербело, – Лида, пей до дна!!! Пей до дна, пей до дна, пей до дна… И осушила Лидок, да, фужер золотистый с пеной через край и тут только подала наконец голосок свой консерватóрский.

– Сколько он! столько он! о вас мне рассказывал!!! А вот вы вот какой, что и вообразить!.. Где ж такие люди, мужчины, небывалые по каким Сибирям, родятся-водятся?

– Да он всего лишь Коми, – сказал я. – Правда, заслуженный.

– Хорош друг, – пожаловался Баранов.

– Так а что ж, – сказала Лидок. – Сам не гам, да? И другому.

– Не гам? – переспросил я.

– А что, гам? – Лидок избавилась от фужера и поцеловала меня в с утра выбритую щёку. – Я шучу, пупсик. Не обижайся.

И ухватилась, как водится, за Сашку.

– Ну что, хорошо сходили? Понравилось нам в цирке? Видел клоунов?

– Очень понравилось, – сказал Санька. – А я к Ираклию заходил.

– Это куда? – встрепенулась Лидочка.

– Ну, как? А в клетку к нему.

– В клетку?! Это что, эвфемизм?

– А это мой друг, – сказал Баранов. – Ираклий друг у меня.