Сергей Рядченко - Укротитель баранов

– А они, если свалятся, то что им будет?

– А ничего.

– Ну, ушибутся?

– ….

– Или могут убиться?

– Ну, не свалились же.

– А могут?

– Не могут.

Фух.

Потом были силачи с гирями и ядрами, и нам с Санькой захотелось, воротившись домой, достать гантели из-под кровати.

– А мама разве не выкинула?

– Нет. Гантели нет пока.

А потом на арену вывалила вдруг гурьба разноцветного люду. И устроил этот люд там для нас настоящий, что бы вы думали, балаган.

Я, конечно, слыхал, что в Свердловске во все времена обитала фронда. И в перестройку, и в застой, и при Сталине, и еще до катастрофы семнадцатого, и логично предположить, что ведет она там свою историю со времен самих декабристов, если и того не ранее, ибо засылать в ту степь всяких инаких, сами знаем, повелось на Руси исстари. Вот они там, век за веком, и выковались на студеных ветрах в доселе невиданное и явили собой продвинутый нынче этнос, до которого нам с вами, друзья, как до горизонта. А растолковал мне про что там к чему раз как-то за полночь посреди дымного честнóго собрания в апартаментах с цифрами на двери 1614, где обитали в ту пору друзья, почти тёзки, Серёга с Дауром, под самой крышей общежития ВГИКа по улице Галушкина, упиравшейся тогда еще мимо пожарного депо и высотки на курьих ножках прямиком через проспект Мира в веромухинских железных Рабочего и Колхозницу, друг моего, да, друга, режиссера с берегов Днепра, бесподобный, в ногайской шапке из волка, житель Томска карлик Володя, весельчак и умница, кандидат исторических и еще каких-то кибернетических наук. «Всего три таких нас, – растолковывал он. – Мы, Екатеринбург и еще, сам понимаешь, Новосибирск». «А Омск?» – вопрошали те из нас, кто мог вопрошать. «А Омск потом, – заверял Володя, не моргнув глазом. – Специфика, расскажу, у всех своя. Но Томск, старик, сам понимаешь, в первую очередь». В означенном центре новомыслящего этноса Володя в ту пору, чтоб вы понимали, преподавал не что-нибудь, а научный коммунизм, и это тем вечером послужило ему в его волках, да и нам кто в чем, но не в зайцах, благодатной почвой для особого веселья, и лишь те, кого темп олимпийский сморил прежде прочих, не из-за лени, нет, а по малости закуси, не отпустили на сей счет никакой остроты. Вообще же вышло славно, потому что, кто бы, что бы там в том застолье кому бы ни нагородил ни с полусна, ни с бухты-барахты, никого в тот раз, представьте, потом не замели и даже не спрашивали, а времена еще были, скажу, очень даже метельными. Сразу после Брежнева. Ну, и, стало быть, прямо перед Черненко. Да, вот как некогда проведал я про храбрецов и умниц из далекого Зауралья. А если верить афише, то именно оттуда вырвался к нам сюда на арену весь этот скомороший, завзятый люд.

С первым же взвизгом луженого голоса, с первой же беспардонной площадной выходки гурьба эта на арене хлестнула нас оттуда всех разом и каждого по потребностям тугим размашистым действом, таким, которое, не скажу за других, но я, тверёзый и затеявший новое житие, никоим образом не чаял узреть в нашем с вами, дамы и господа, уважаемом всеми одесском цирке на дневном представлении для детей под эгидой ёлки предновогодней.

Жаль, поверьте, вот вправду жаль, что вас там не было. Потому как браться за пересказ тут, честно, безнадёга та еще.

Усердно подбирая слова, можно, пожалуй, выразиться в том смысле, что нам предложили на арене, представьте, краткую историю, но не ВКП(б) [2] Именуемая в народе сталинской однотомная «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс» 1938-го года выпуска. Её потом и в 40-е издавали. , а театра дель арте от момента его возникновения по самые наши окаянные дни-денёчки. Историю, друзья, в лицах, а вернее, конечно же, в масках.

Наверное, тот, кто затеял это, сызмальства был поклонником мэтра Феллини, потому что, помимо зычных, наотмашь, итальянских словечек, возопиваемых со смаком там и сям, во всём в этом сквозил еще и напористый дух вечного круговорота, подстать которому вершатся, увлекая с экрана нас за собой, хороводы затей и судеб в лентах несравненного Федерико. Но тут в череду моих поспешных догадок вмешался страж места, на котором расположен наш дивный град, наш бесподобный Привоз с Дерибасовской, наш Приморский бульвар с Пушкиным и пушкой с фрегата «Тигр», с мэрией в колоннах под часами с Гермесом в нише с мешком денег, с Колоннадой – этой грацией среди граций – над портом, над морем, над грёзами, с увенчанной Дюком Потёмкинской лестницей, каких больше на свете не бывает, наш таинственный в скромности своей цирк у Нового Рынка, наш Большой Фонтан с Дачей Ковалевского и наш Люстдорф с высоченным обрывом, ползущими дачами и тугими виноградниками, наши Пересыпь и Молдаванка, Слободка и Заставы, и Ближние с Дальними Мельницы, и Григорьевка с десантом, и Лузановка с мелководьем и Крыжановка тут у нас, и гора Чумка, а как же, и заводы с винзаводами, и Еврейская больница, как монастырский анклав в дряхлеющем борделе, и длиннющая, как запой, улица Мечникова, по которой сколько ни топай, мало что сыщешь, зато всласть изморочишься так, что взятки с тебя гладки, а дурни потом отыщутся в зеркале, и полная исчезающей эзотерики Среднефонтанская – с тем её, от вокзальных задворок и до 5-го Бассейного, тихим омутом за некогда деревянным, выкрашенным в красное, мостом над разбегающимися отсюда во все концы Евразии рельсами, – и там, в той запрятанной улочке, явились и мы с вами на белый свет под гудки паровозов как-то на выходной в середине века к радости большого семейства в сокрытом от случайного обывателя за забором с чугунными воротами под номером 14 «Б» просторном доме в два этажа с балясинами посреди двора с глубоким фонтаном по эту сторону, а по ту, с чёрного хода, там некошеный луг аж до самого зоопарка, аж до тех пор, пока не отроют там во весь луг котлован и не воздвигнут в том котловане на случай новой войны новое бомбоубежище из железа и бетона; – и обманчиво бестолковая Водопроводная с полной (или частичной) неосмысляемостью тока по ней замыслов и расстройств, объектов и субъектов, и филармония – шедевр архитектуры с плановым дефектом акустики, и батарея 411 с подлодкой на пьедестале и ореховой рощей, что скоро, вот-вот, загустеет в чащу, где, может быть, объявится еще свой Робин Гуд, ну, не Маугли ж; и арка в Отраду напротив госпиталя на Пироговской, где вас на свой страх и риск еще могут взять вопреки всему да и вылечить, и акватория гавани, созерцая которую жизнь жить не жалко, и брусчатка Французского бульвара под разноцветной из конца в конец осенью, и Аркадия, какая есть, какая была и больше не будет, – всё это тут у нас с вами, целиком не постичь, но это мы, и это наше, здесь бытийствуем мы и шутим, и цветём мы с вами и пахнем; величался страж Дар-Событием, он блюститель прав и порядков, покровитель дружб, хлебосольств, и на страже он клятв любви и разумных субординаций; он явился мне из-под купола, он дыхнул мне за шиворот тараньками со сливовицей и указал на огрех в моих умопостроениях. И вышло тут же, что, коль пораскинуть мозгами, чего делать, конечно, мы ж знаем, не хочется, но, увы, пришлось, то сразу видно, что сегодняшний наш затейник никоим образом не одалживался у досточтимого мэтра Федерико, а припадал, как и сам мэтр, непосредственно к живительным истокам площадной комедии. Вот куда. В любом случае загадочный из далекой Сибири управитель неуправимого предстал там для нас в тот день могучим адептом таких таинств, что нам, ординарным посетителям одесского цирка, в силу разных причин, доселе неведомы; и спросить негде.