Иван Рядченко - Приглашение в ад

Однако, покрытая пылью, она выглядела не желтой, а седой. Вокруг лежало вздыбленное море развалин.

— Ну что ж, отдохнем в саду, — предложил Коблиц, снимая с плеча вещмешок. — Присаживайтесь, Ян.

Нам остается совершить последнюю акцию. Надеюсь, тут нам никто не помешает.

Ян присел на обломок стены. Сорвал с головы берет, вытер потное лицо. Когда отнял берет от лица,

чтобы помахать им вместо веера, увидел, что присевший напротив Коблиц держит в руке большой черный

пистолет. Снятый с плеча вещмешок стоял рядом.

— Прежде всего нам надо рассчитаться, — сказал Коблиц.

Рука Яна с зажатым беретом замерла в воздухе.

Коблиц нажал на рукоятке кнопку. Щелкнув, выдвинулась обойма. Коблиц оттянул затвор со стволом, на

лету поймал выскочивший патрон с тупой золотистой пулей. Взвесил патрон на ладони. Протянул Яну.

— Возьмите, Ян.

— Это еще что за подарок?

— Берите, берите. Пригодится для воспоминаний.

— Обыкновенный патрон, ничего больше.

— Это ваша смерть, Ян, — усмехнулся Коблиц. — Скажем так: несостоявшаяся.

Ян держал на ладони поблескивающий патрон, переводил взгляд с него на Коблица и обратно. Коблиц

уже загнал новый патрон в ствол, привел пистолет в порядок, положил в куртку. И принялся развязывать

вещмешок.

— Вы хотите сказать, Артур…

— Да, Ян. Когда нас отправляли сюда, мне дали понять, что вам необязательно возвращаться. Там, куда

вы летите, сказали, идут жестокие бои. И если человека не настигнет смерть на баррикадах, пусть его найдет

случайная пуля… Поэтому возьмите эту пулю на память.

— Спасибо, — Ян подбросил патрон на ладони, поймал, спрятал в карман.

— Ян, — Коблиц подцепил на острие кинжала кусок колбасы и отправил в рот, — я считаю, вам пора

выходить из игры. Как бы то ни было, война близится к концу. Какой смысл нарываться на глупую пулю? Не

исключено, что мое задание продублировано.

— Вы предлагаете мне покинуть восставших?

— Покинуть восставших… Их давно покинули! Неужели, Ян, вы до сих пор не поняли? С нами играют

краплеными картами! Очередная авантюра нашего премьера. То он изо всех сил упирался, не желал открывать

второй фронт в Европе, не желал помочь русским. А теперь из кожи вон лезет, хочет их везде опередить. Все это

восстание устроено лишь для того, чтобы посадить на трон пана Миколайчика. О цене, как видите, не

торговались. Десятки тысяч мертвых поляков? Уничтоженная столица? Какое это имеет значение! Была бы

наша сфера влияния…

— Ого, Артур! Эта ветчина такая розовая… Не делает ли она вас красным внутри?

— Ян, вы никогда не устаете от того, что вас считают идиотом?

— Артур, как вам удается служить сатане и избегать его когтей?

На этот раз Коблиц отвечал серьезно:

— Целая наука… Стараюсь так много знать, чтобы вовремя сориентироваться в том, чего мпе знать не

надо…

Ян не без горечи улыбнулся.

— Неужели это единственный способ существования?

— Не знаю. Иного не изобрел. Может быть, по скудости мозгов.

— Артур, не перейти ли нам на “ты”? Мы столько времени знакомы…

— Я категорически против!

— Почему?

— На “вы” легче убивать. Вдруг все же придется?..

“А он все же боится расслабиться, — думал Ян, вглядываясь в Коблица. — Можно только представить,

сколько испытаний выпало на его долю! А как много смертей на его совести? И что совесть говорит? Неужели

дала обет молчания?..”

— Я догадываюсь, о чем вы думаете, Ян, — сказал Коблиц. — Не ломайте себе голову. Все в мире

относительно. Мои родители были музыкантами. С детства приучили меня к музыке. А я научился нажимать

другие клавиши. Ну и что? Возможно, я стал бы бездарным пианистом. Кому это нужно? А так в моей душе

порой звучит настоящая музыка…

Небо наполнилось ревом. Над ними, не очень высоко, пронеслись две эскадрильи “юнкерсов”. Они

пошли на восток. Разведчики проводили их задумчивыми взглядами.

— Я знал одного гестаповца, — продолжил разговор Коблиц. — Он прекрасно играл на скрипке. По

вечерам. А по ночам бил молотком. По пальцам подследственных…

— Мне иногда не по себе, когда вспоминаю, сколько общих привычек у Гитлера и у нашего главы, —

заметил Ян. — По ночам работают, по утрам спят. Склонность к театральности жестов. Резкий переход от

импульсивности к депрессии. Страсть к фильмам. Нелюбовь к людям. Но зато безудержная тяга к власти над

людьми…

— Вас что-то удивляет, Ян? Наш мог бы в любое время переквалифицироваться в диктаторы. Он,

наверное, не стал бы насаждать концлагеря, смотреть через глазок в газовые камеры. Но бросить поляков на

гибель ради политического каприза… ничего не стоит. Вам представляется это более изящным?

— Меня все время мучает одна мысль, — признался Ян. — Эта информация “Ультра”… Как много мы

знаем п как бездарно используем знания! Достаточно вспомнить Африку. Зато мы начисто лишили информации

русских. Почему? Ведь они несут главную тяжесть войны. Чуть где-то нам туго — мы к русским: помогите,

выручите! А остальное — врозь. Я лично нередко чувствую себя предателем…

Они помолчали. Ветер тронул седую листву на дереве. Листва зашевелилась с жестяным звуком.

— Скоро стемнеет, пора двигаться дальше, — Коблиц взглянул на небо, хотел подняться.

Ян положил руку ему на плечо.

— Минутку, Артур. Только честно… Саммербэг знал о… ну, о вашем спецзадании?

Коблиц отрицательно мотнул головой.

— Полагаю, нет. О таких вещах может знать лишь главный шеф.

— Значит, Мензис в курсе?

Коблиц не ответил. Ян представил широкую улыбку шотландца. Его бледно-голубые холодные глаза. И

почему-то сразу ощутил в кармане необычную тяжесть пистолетного патрона. Как сказал Артур: “Ваша

несостоявшаяся смерть”.

Кто-то где-то по непонятному праву распоряжался судьбой Яна как дешевой, ничего не значащей

игрушкой.

Интересно: на каком уровне люди перестают быть игрушками? Только на вершине государственной

пирамиды? Или когда переселяются на кладбище?

Неожиданно Коблиц заговорил снова.

— А знаете, Ян, во многом из того, что сегодня происходит со мной, виноваты вы. Да-да, виноваты, и

никакие оправдания не помогут! — Коблиц как-то невесело усмехнулся. — Когда я пришел в наше ведомство,

то долгие годы верил, что защищаю демократию. Я никогда не был чистоплюем, я понимал, что драка требует

кулаков, а не улыбок. Да-да, я убивал, пан Крункель, убивал и не испытывал жалости! Не скажу, что у меня

были слишком высокие идеалы. Возможно, я убивал не из-за денег. Все же во что-то или в кого-то я верил. Но

когда приходит настоящее землетрясение, идолы начинают падать с пьедесталов. И знаете что? Я убедился: