Дэвид Хьюсон - Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?

— Я представляю крупнейшую партию, то есть я иду последним, — заявил он.

Женщина-продюсер не была готова к конфликту.

— Мы договаривались о жеребьевке, — возразила Риэ Скоугор.

— Я не давал своего согласия на это. Мы поступим так, как поступали всегда: последнее слово за лидирующей партией. Вот что…

Его прервал звонок мобильного телефона, и он отошел на несколько шагов, чтобы ответить.

— Может, лучше отказаться от жеребьевки, — предложила продюсер, — раз возникают такие проблемы.

— Мы договорились!

Бремер внимательно слушал, что ему говорил невидимый собеседник по телефону, и при этом смотрел прямо на Скоугор.

— Эфир через десять минут, — переживала продюсер.

Вернулся Бремер — сама любезность и обаяние.

— А знаете, давайте тянуть жребий. Мне кажется, что сегодня мне повезет. — Серые глаза, не отпускавшие Скоугор, были ледяными. — А потом игра уже будет закончена.

Хартманн все еще был в гардеробной при студии и созванивался с Мортеном Вебером, который оставался в ратуше.

— Почему уволили Брессау? Мне нужна правда, Мортен.

— Наверное, облажался по-крупному. У тебя же сейчас теледебаты?

— Почему его уволили?

Вебер мялся:

— Ты же сам знаешь, сплетни здесь плодятся с молниеносной скоростью. Если всему верить…

— Проклятье, да скажи, наконец, правду! Мне опять звонил этот кровосос Салин. Его просто распирало от радости, что теперь мне точно конец. Ничего толком не сказал, только то, что Бремер после дебатов сделает сообщение. Я должен знать, что они замышляют. О чем он говорил?

— Он блефует, чтобы испортить тебе дебаты. И судя по всему, у него прекрасно получается.

— Кому Риэ посылала тот пакет? Лунд?

— Я не знаю и, честно говоря, не собираюсь в этом копаться. У меня есть более приятные занятия.

— А могла Риэ закрыть доступ в квартиру?

— Конечно могла. Как и любой наш сотрудник.

— Ты проверил, что она делала вечером в ту пятницу?

— Я здесь не для того, чтобы шпионить.

— Я просил…

— Нет, Троэльс. В эту игру я не играю. И на этом точка.

Вебер отключился. Когда Хартманн обернулся, в дверях стояла Риэ Скоугор.

— Все в порядке? — спросила она. — Тебе пора.

Он не ответил.

— Это последний раунд дебатов. — Она вела себя с ним как профессионал, не более того, и смотрела ему прямо в глаза. — С тем впечатлением, которое сложится у избирателей сегодня, они и пойдут на выборы.

Он лишь еще один товар, который ей надо продать. Лишь очередная марионетка в руках ее отца, которой тот манипулирует из парламента.

— Все опросы подтверждают, что в гонке остались только ты и Бремер. Меньшинства никого не убедили. Так что вас двое.

Он кивнул.

— Если речь снова зайдет об убийстве, придерживайся той линии, которую мы обговорили: ты делаешь все, чтобы помочь следствию, ты стоишь за искренность и прозрачность, а у Бремера в шкафу полно скелетов. Не отходи от этой линии ни на шаг… Проклятье, Троэльс, ты хоть слышишь меня?

Его взгляд был направлен вглубь студии за открытой дверью. Там расхаживал Бремер, уверенный и довольный собой.

— Троэльс. Это важно.

Скоугор смолкла. Было заметно, что она нервничает. Вошел ассистент студии и попросил его занять место за столом.

Хартманн шагнул к яркому свету, обернулся и посмотрел на нее, стоящую в тени.

— Я знаю, что ты сделала.

— Что?..

— Я обо всем знаю. И Бремер тоже.

Она смотрела на него недоуменно.

— О тебе и Брессау. О кассете с пульта охраны.

Она застыла, без кровинки в лице. И ни слова в ответ на обвинения Хартманна.

— И о том, как ты устроила, чтобы в квартиру никто не ходил.

Ассистент снова вернулся за ним:

— Мы в эфире! Если вы намерены участвовать, то поспешите, Хартманн.

— Троэльс!

Он вышел в студию и сел на предназначенное ему место.

Через десять минут после начала эфира был поднят вопрос повышения налогов. Хартманн не мог отвести взгляда от старого политика напротив. Тот выглядел так, будто уже победил и будто ему не терпится скорее войти в палату заседаний городского совета с улыбкой триумфатора. Будто он уже заполучил очередные четыре года на своем сияющем троне.

Потом это случилось.

— Налоги важны, — произнес Бремер тем спокойным, непререкаемым тоном, который отрабатывал, вращаясь в высших политических кругах Копенгагена на протяжении трех десятилетий. — Но столь же важен и моральный облик человека, которого мы избрали представлять нас. — Он посмотрел прямо в объектив камеры. — Убийство Нанны Бирк-Ларсен…

— Прошу прощения, — перебил его ведущий. — Мы пришли сюда, чтобы поговорить о политике…

— Политика — это прежде всего и в первую очередь этика и мораль, — изрек Бремер. Он только на миг оторвал взгляд от камеры, чтобы глянуть на Хартманна. — Избиратели имеют право знать…

Хартманн откинулся на спинку кресла и слушал. На лице Бремера смешались презрение и возмущение.

— Меня обвинили в сокрытии информации. На меня подали иск и заявление в полицию. Все по наущению Троэльса Хартманна, того самого человека, который сам совершенно сознательно скрывал факты, препятствуя ходу полицейского расследования…

Хартманн поднял палец, но он не чувствовал в себе сил перебивать или возражать. Против воли он посмотрел на Риэ Скоугор, стоящую у двери в студию.

— Как могло случиться так, что представительская квартира его партии простояла пустой до тех пор, пока туда не проникли сотрудники полиции? — вопрошал Бремер. — Как могла внезапно исчезнуть и потом вновь появиться кассета с записями камер видеонаблюдения? Как? Объясните мне.

Наконец к Хартманну вернулась воля к победе.

— Полиция заверила меня, что данные обвинения Бремера безосновательны. Это всего лишь отчаянная попытка удержаться у власти любыми способами.

— У власти? — Голос Бремера неожиданно взлетел выше его природного тембра. Он раскраснелся, ослабил узел галстука. — Значит, полицейские были дезинформированы. Когда они получат доказательство, находящееся в моем распоряжении…

Ведущему все это не нравилось.

— Прошу вас, покороче…

— Это крайне важно и напрямую касается темы нашего сегодняшнего разговора! — крикнул Бремер.

Его напор удивил Хартманна.

— Если вы так искренне верите в свои фантазии, Поуль, то идите в полицию. Правды я не боюсь. В отличие от вас…

— Вы грязный лицемер! — прошипел мэр.

В студии воцарилось молчание. Затем Хартманн сказал:

— Копенгаген достоин политиков, а не интриганов у власти. Если полиция захочет поговорить со мной, они знают, где меня найти.

— Когда они узнают то, что знаю я, вы окажетесь за решеткой, Хартманн. Там, где ваше место…

— Извините! Извините! Все обвинения с меня сняты!