Кирилл Казанцев - Кремлевские войны

Все это Алексей Константинович ясно понимал. И когда принял приглашение друга, ставшего Первым лицом, и занял пост в его правительстве, понимал: он получает пост, но в известной мере теряет друга. И, что важно, Первое лицо это тоже понимало. При встречах говорил: «Ну что, уже пора мне на тебя ногами топать? Или вон прогонять?» После чего они оба смеялись, садились рядом и обсуждали текущие дела как два единомышленника. При этом разговаривали оба, естественно, на «ты». (На людях они, конечно же, были на «вы».) И Первое лицо, развеселившись в связи с каким-нибудь ядовитым высказыванием Алексея Константиновича, иногда хлопал его по плечу или даже пихал кулаком в бок. А Тарасов в ответ смеялся с ним вместе, но по плечу не хлопал. Нет, не хлопал.

Однако в самое последнее время – года два, наверное – что-то в их отношениях надломилось и стало меняться. Их встречи были все такими же частыми, но их тон изменился. Первое лицо больше не смеялось в ответ на тарасовские шутки. И само не шутило.

А потом они стали встречаться реже – и, как правило, только по инициативе Первого лица. Нет, Тарасов все еще мог добиться такой встречи, когда в этом возникала необходимость. Но именно добиться. И именно в связи с какой-то необходимостью, которую надо было доказать.

Они отдалялись друг от друга, делались чужими. И это – с грустью признавал Тарасов – было неизбежно. Он не мог согласиться со многими – очень многими – решениями Первого лица. А убедить его в их ошибочности или, того пуще, вредности, даже низости стало невозможно. Когда-то Алексей Константинович мог убедить своего друга – легко мог. А теперь это стало невозможно. И еще он чувствовал, что Первое лицо стало его меньше ценить как специалиста. Пока еще ценило – и несколько раз прилюдно заявляло, что ценит, – но уже не так, как раньше. И уже совсем перестало в нем нуждаться, как в друге и единомышленнике.

Да, все это менялось, связь между ними слабела, и он все это осознавал, но не мог себе представить, что между ними может состояться такой разговор, как вчера. Что один текст, кем-то размещенный от его имени в Интернете, сможет вызвать такую реакцию человека, с которым они раньше так хорошо друг друга понимали. Если бы с ним кто-то стал спорить, Алексей Константинович что угодно бы на кон поставил, что такой разговор невозможен. И вот оказалось, что он ошибался. Проиграл бы он этот спор.

Машина затормозила и свернула на боковую дорогу. Алексей Константинович очнулся от своих размышлений и оглянулся по сторонам. «Да это уже Заветное!» – понял он. И тут вспомнил, что несколько месяцев назад точно так же пробуждался от размышлений и оглядывался, любовался проносившимся мимо пейзажем. Но как все изменилось за эти несколько месяцев! Все совершенно изменилось!

Теперь он уже неотрывно смотрел в окно – ждал, когда появится тот холм, который ему тогда хотелось написать. Правда, тогда была поздняя весна, а сейчас ранняя осень, и тогда был вечер, а сейчас утро. Может, холм и не покажется ему таким уж красивым. Но все равно он хотел осуществить то свое давнее желание и поглядеть на него.

Дорога плавно спустилась в долину, миновала мост через малую речку и вновь стала подниматься, поворачивая влево. Вот сейчас, да, вот сейчас должно быть это место! Алексей Константинович приник к стеклу.

– Останови, останови! – воскликнул он, завидев отпечатавшийся в памяти распадок и холм, возвышающийся над ним.

Водитель, не удивившись, притерся к обочине, остановил машину и, выйдя, открыл дверцу пассажира.

– Я пойду пройдусь, – сказал Тарасов.

Водитель молча кивнул.

Алексей Константинович перешел дорогу и, двигаясь наискосок по склону – чтобы меньше уставать, – стал подниматься. Он шел среди огромных сосновых стволов, землю покрывал толстый слой игл. Подлеска здесь не было совсем, видно было далеко.

Тарасов задумал подняться на самую вершину холма, чтобы увидеть то, что откроется с другой стороны. Это оказалось не так просто – стал задыхаться, и сердце побаливало. В последнее время он совсем перестал заниматься своим здоровьем – и теннис забросил, и бассейн. А пешком ходит только от дверей до ворот. Или до машины. Все некогда, все надо срочно, ни на что времени не хватает… Нет, это надо менять. «Вот и будешь менять, – подумалось. – Теперь у тебя, видимо, появится свободное время».

Эта мысль была новой, запретной. Она возникла еще вчера, сразу после звонка Первого лица и того тягостного разговора, который состоялся вслед за этим. Но он гнал ее от себя, не хотел думать об этом. И вот теперь, среди сосен, вдали от привычной обстановки, она пришла и встала перед ним во весь рост.

Неужели отставка? Но как же? Ведь столько всего не сделано, столько начато, столько задумано! Кто же будет все это делать? Кто потащит дальше весь ворох проблем, ежедневно возникающих вопросов? Кто будет отбивать атаки депутатов Думы и министров, так и норовящих растащить с таким трудом сверстанный бюджет? Кто будет составлять стратегические планы, на перспективу? И потом – что он будет делать? Как жить? Ведь он привык к определенному положению, обслуживанию. И семья его привыкла. Он уже шестнадцать лет работает в правительстве!

«А как можно остаться? – спросил он себя. – Как остаться после того, что вчера случилось? После тех слов, что были сказаны? Ведь придется с Ним встречаться, разговаривать… И в те редкие мгновения, когда наши взгляды будут встречаться, я буду читать в его глазах одно – презрение. За то, что проглотил оскорбление и остался. Как же быть, как быть?»

Подъем наконец закончился, Алексей Константинович стоял на вершине холма. Перед ним открывалась живописная долина, поросшая березовым и дубовым лесом; кое-где зеленели сосновые кроны. «Наверное, это долина той самой реки, которую мы недавно переехали», – подумал вице-премьер. Он обернулся: дороги отсюда уже не было видно. Он был один. Алексей Константинович сел на толстую подстилку из хвои и стал смотреть на долину реки, на желтые пятна берез и зелень сосен, которые мерно колыхал ветер. И пока он смотрел, в нем медленно, но верно возникало понимание того, что следует и чего не следует делать.

Вице-премьер Тарасов понял: остаться на своем посту он не может. Ибо в таком случае перестанет уважать себя, уничтожит себя как личность. «А какой я тогда, к чертовой матери, политик, какой экономист? – сказал он себе. – Слизняк не может быть политиком и не может строить планы для целой страны. Значит, отставка. Наконец отдохну…»

Он лег, запрокинул руки. Редкие облака плыли в вышине, где-то неподалеку стучал дятел.

«А работать много где можно, – думал он. – В банковской сфере, в консалтинге… Да меня любая компания с руками отхватит. Ну а если этот мой бывший друг, – так он впервые подумал о Первом лице, – разозлится, что я проявил независимость, не проглотил оскорбление и ушел, если даст команду гнать меня отовсюду – тогда уеду. Буду на Западе работать и жить. Так тоже можно».