Юрий Семенов - Конец черной тропы

Случайный взгляд Василия Васильевича на проходившую мимо немолодую женщину заставил ту вздрогнуть. Ее состояние каким-то образом передалось Киричуку. Он замедлил шаг, оглянулся. Мгновение они смотрели друг на друга.

— Василий Васильевич?! — глуховато, с оттенком удивления в голосе произнесла женщина.— Вы ли?..

Давние, теперь уже, по истечении почти сорока лет, но памятные события, происшедшие не здесь, в Донецке, а на Волыни, где ему довелось работать в конце сороковых годов заместителем начальника управления госбезопасности, возникли в сознании Киричука.

Во встреченной женщине он узнал бывшую оуновскую пособницу Марию Сорочинскую.

Сложно когда-то переплелись их пути...

Конец февраля сорок седьмого года в Волынской области стоял небывало снежным: за последние три дня, к удивлению старожилов, пушистые белые хлопья непрерывно падали и падали, засыпая села, поля и леса.

Величественный, первозданный покой царил в лесу. Особенно на этом березовом островке среди редких широкоствольных дубов с раскидистой отяжелевшей кроной. Казалось, слегка коснись могучего ствола, и он тут же сбросит с ветвей кипенно-белое убранство.

Именно об этом — сбросит! — прежде всего подумал Иван Гринько — он же надрайонный проводник ОУН по кличке Зубр, высунувшись поутру из квадратного лаза схрона и оглядываясь вокруг.

Стоит пришедшему связнику неосторожно коснуться припорошенных деревьев, и любой проезжий сразу поймет, что к чему. Жди тогда обкладки чекистами или «ястребками». От одной этой мысли сжались кулаки, отросшие ногти до боли впились в ладони. Зубру вовсе не хотелось ни покидать вместе с Дмитром и Алексой их последнее перед «черной тропой» убежище, где еще не успел после болезни набраться сил, ни уж, тем более, погибать.

Присев, Гринько протиснулся в узкий мерзлый проход и на четвереньках проник за дверцу. В прихожке-подсобке было свободнее, тут можно встать во весь рост. В жилом отсеке с приходом Сороки стало тесно. Сейчас тот сидел на полу возле небольшого, наподобие табурета с высокими ножками, стола, развлекая лежащих па широких нарах охранников Зубра Дмитра и Алексу:

— ...А толстая мне говорит: «Я вечером думала, приласкаешься ко мне».

Вошедший Гринько жестко посмотрел на Сороку, гаркнул:

— Хватит баб словами щупать!

Сорока вскинул к плечу открытую ладонь в знак «молчу!», при этом желваки на его скулах мгновенно собрались, напряглись, выдав истинное отношение связника к замечанию. Тут же сошла улыбка и с тощего лица костлявого Дмитра, прикрыл глаза пухленький подросток Алекса, еще не познавший девичьего поцелуя, но уже погубивший не одну человеческую жизнь.

— О Марии дозволяю рассказать,— смилостивился Гринько.— К жене брата своего не присмолился, надо думать? Тогда б Микола кишки твои на энкавэдэшном заборе развесил, не приполз бы сюда.

Петро свел густые, подбритые поверху брови, от неожиданности соображая, что от него требуется. А потом ошарашил новостью:

— Заборчик-то, друже Зубр, сменился. Неужто Мария Опанасовна не известила в тех бумагах, которые принес?

— Как — сменился? — Гринько отодвинул коптилку и взял со стола скрученные в трубочку донесения.— Ты отвечай,- когда спрашиваю.

— Так и сменился. С голубого на зеленый. Был энкавэдэшный, стал эмгэбэшный. С эмгэбэ нам теперь предстоит дело иметь. Тесная будет дружба, черт бы их побрал.

— Не будет! Запел...— склонился над привезенными Сорокой бумагами Гринько, сразу отыскав заинтересовавшую его подробность. «В областном управлении МТБ появились два новых работника, их изучаем». «В Теремновском районе чекисты провели в Лыщенском лесу операцию против одной из боевок. Вожак вместе с пятью братами погиб».

Гринько даже вскочил от удручающей новости на ноги, ему захотелось бежать куда глаза глядят. А тут еще Сорока, не ведая о возникших у надрайонного проводника тревожных мыслях, порассуждал вслух:

— Боголюбы проезжал, много военных там видел, грузовых машин. Дальше хода нет, вроде как застряли.

— Куда хода нет? — дернулся к нему Гринько.— Почему не выяснил?

— Да их повсюду понаехало, военных-то, не мне же считать.

— Ас чего ты решил, что эти, в Боголюбах, застряли? — забеспокоился Гринько.

— Топчутся без дела, не квартируются, походная кухня дымит.

Гринько простуженно прокашлялся, хрипловато бросил;

— Была бы у меня должность «директора паники», я бы тебе ее пришпилил. Хотя сорока птица тоже вредная, ты идешь, а она будто знает, куда путь держишь, наперед залетает и орет на всю округу.

— К чему это вы мне, друже Зубр? — явно обиделся связной.

— Да ты не обижайся, друже Сорока, я ж шуткую. Хотя давай кличку твою заменим, не нравится она мне.

— Меня в детстве Сорокой дразнили.

— Тем более, напорешься на знакомого. Кто же созвучно своей фамилии Сорочинский выбирает псевдо? Давай, мы тебя Барометром будем звать.

— Это в честь чего именно Барометром? — насторожился связник.

Гринько хмыкнул:

— Плохую погоду всегда предсказываешь.

На нарах засмеялись. Заугрюмившийся Зубр прикрикнул на Алексу:

— Развеселился, пустая твоя макитра! Есть хочу!

Парень мигом оказался в подсобке, стало слышно, как

он заширкал ножом об нож.

— Что же передать Марии, то бишь Артистке? — спросил Сорока, не привыкший да и не любивший величать Марью, жену брата, по псевдониму. Он уже разок получил Замечание Гринько на этот счет. Да и то сказать, псевдоним у нее — ни дать ни взять. В этом Сорока убеждался не раз, порой дивясь и не различая, где Мария сама по себе, а где играет роль, причем с наслаждением, проявляя нри этом поразительную смышленость.

— Подумать надо,— уклонился от ответа Гринько. Но после паузы порассуждал вслух: — За войсковыми кухнями день и ночь надо следить, они скорей выдадут намерения... И за чекистами — само собой.

Поел Гринько одно сало с размоченным сухарем. Жевал скучно, лениво. А потом лег на нары, сказал ворчливо:

— Всю ночь не спал. Под утро лишь вздремнул, чекисты приснились.

Прилег и Сорока. Но спать не хотелось, душу терзала обида от испытанного здесь унижения. Захотелось побыстрее уйти из этого склепа. Взгляд его остановился на преспокойно игравших в карты Дмитре и Алексе, подумалось как-то без начала: «...ждут весны, а весной подцепят пулю в лоб. А то и раньше... Да что я в самом деле такое предсказываю?»

Когда Сорока проснулся, Зубр, к его удивлению, уже стоял в полупальто и черной папахе.

— Сиди тут, Сорока, до «черной тропы», дальнейшие указания пришлю с Дмитром,— распорядился тот.

...Снегопад, кругом тихо, покойно. Гринько умышленно вышел несколько пораньше, чтобы, не спеша, переправиться к дороге и вовремя успеть к подходу лошади. Он ловко взобрался по жердине на оголившееся от снега дерево, чтобы не оставить следов рядом с лазом, и подал знак Дмитру.