Игорь Сотников - Палиндром

– Этого мало. – Более чем серьёзно сказал Альцгеймер. – В такого рода делах, когда по разные стороны баррикад разводятся люди когда-то бывшие единым целым, которые практически всё друг о друге знают, – а это могут секреты высшей категории допуска, обнародование которых ведёт к ограничению свободы, – и могут просчитать все дальнейшие шаги своего бывшего партнёра – они ведь всё о друг друге знают, в том числе уровень мышления, так сказать, ход мысли своего бывшего партнёра – то тут расслабляться полному банкротству подобно и требуется до крайней степени подготовленность. И даже не к торгу, без которого в таких делах никогда не обходится, а к тому, что делёжка вашего, когда-то общего имущества, будет сопровождаться компанией по дискредитации тебя как человека нравственного и отдающего хоть какой-то отчёт своим действиям. – Альцгеймер переводит дух и продолжает свои обоснования.

– Эта сволочь, а не человек, – будучи в суде на рассмотрении дела о разводе, прикрываясь бледным видом, слезами и жалостью к себе несчастной, Ханна начнёт открывать судьям глаза на тебя, только с виду столь респектабельного господина, а на самом деле подлеца, тирана и несусветного проходимца, – если бы не я, то он так бы и погряз в своей никчёмности, нищете своего разума. И всему тому, что он достиг, он обязан мне и никому другому. Так что, господа заседатели, будет справедливо, если мы вернём эту неблагодарную тварь в ореол его прежнего обитания – в трущобы Манхеттена. – Здесь Альцгеймер сделал столь необходимую для Шиллинга паузу, чтобы тот смог собраться со своими крайне расстроенными мыслями. Ведь судя по потерянному лицу Шиллинга, он ни о чём подобном, что ему сейчас рассказал Альцгеймер, не то чтобы не догадывался, а он и представить себе не мог, что так будет.

А вот Альцгеймер мог представить, хоть и сгущал несколько краски, без чего он не мог, любил, понимаешь, поднимать ставки. Отчего он и не спешил с кем-нибудь официально фиксировать общее партнёрство – так, с такого рода технической стороны, современные реалии жизни смотрят на эти взаимоотношения между людьми.

Между тем Шиллинг принялся перебирать в уме всё то, что придётся делить и главное то, что он по своей неосмотрительности с дуру когда-то брякнул, а когда-то с нотками истерики рассказал своей супруге Ханне. И если впервой части своих размышлений он по философски сдерживал себя, то вот переход на личное и на личности, дался ему откровенно не просто.

– Всё логично, – подумал Шиллинг, – если что-то вместе делим, как тот же кров или кровать, то в эту предметность изначально закладывается своя закладка на её будущее, и она, эта предметность, да та же двуместная кровать, в своё будущее время, если не обязательно, то крайне вероятно будет делится. – Шиллинг окинул мысленным взглядом свой дом, сад, автомобиль и другие физические выражения своего достатка, затем заглянул на свой открытый банковский счёт, который мало его порадовал, после чего он краем своего внимания вспомнил о некоторых закрытых счетах (а ещё о заначках плохо говорят, а оно вон как всё пригодилось), которые слегка отогрели его душу, и уже подводя итог этой своей инвентаризации имущества, остановился на Ханне. Чей пошарканный жизнью вид, вызвал у него смесь противоречивых чувств. Где наряду со свойственной человеку жалостью к своему прошлому, олицетворением которого частично была и она, имела место злость, за спиной которой стояла его натура крепкого собственника, которая в оконцовке и взяла вверх.

– И зачем ей всё это богатство, ума не приложу? – вопросил себя Шиллинг, ещё раз заглянув в свой загородный особняк, который только на словах его, тогда как на самом деле он принадлежит его супруге, которая не в пример ему была состоятельным человеком. Но с этим, хоть и с трудом, но можно смириться и как-нибудь в служебном жилье пережить, но вот как быть с тем, что он, как тогда в прошлом думал, по секрету, а на самом деле, по глупости, рассказал Ханне, когда был слегка на взводе, то есть не в себе адекватном. А рассказал он много, в том числе поделился с ней секретами внутренней кухни политики, которая делается внутри администрации президента и вокруг неё. Что, несмотря на внешнюю открытость и имеющие место утечки, неимоверный секрет, знание которого врагом, может привести к катастрофическим последствиям для всего государственного аппарата и здешнего мироустройства.

– Все ведь думают, что там, в высоких кабинетах, свои места занимают люди разумные и благонадёжные, а это успокаивает и заставляет с оптимизмом смотреть на своё и будущее страны, тогда как на самом деле там сидят и творят историю, люди ничем не лучше, а может и хуже, чем первый встречный. О чём узнай тот же первый встречный, так первое что он подумает, так это о том, что он не хуже всех этих людей в высоких кабинетах, и значит, он вполне готов и сам занять один из этих кабинетов. А как только он так подумает и решит баллотировать себя на должность человека в высоком кабинете, то вся сакральность власти псу под хвост, а вслед за этим и вся государственная система мироустройства начнёт рушиться на глазах. – Шиллинг даже потемнел от таких своих мыслей. Но тут подумал, что Ханне никто не поверит, вздумай она раскрыть этот страшный секрет, и он на этот счёт успокоился.

Но это не единственный секрет, о котором в своё безмятежное время поделился с Ханной Шиллинг. И если не считать выданных ей за между делом характеристик видным членам президентского аппарата и членов конгресса, о которых у него было своё принципиальное мнение, характеризующее его как человека не лишённого чувства юмора и крайне придирчивого, то и этого хватит, для того чтобы его можно было ограничить в умственных правах на высказывания не по делу и по делу, отправив лечиться от самозависимости в клинику для самоуспешных и отныне занятых только собой людей.

В общем, стоило только Шиллингу, как следует, подумать о последствиях этого своего шага, где всё против него, так ему и разводиться не захотелось – всё так выглядело некомфортно и сложно. И теперь его обуревали сомнения насчёт этого, как оказывается, необдуманного шага. И он даже дошёл до того, что начал задаваться крайне опасными вопросами для озвученного им ранее решения развестись.

– А как я к этому решению пришёл, или кто меня к нему подвёл? – вопросил себя Шиллинг, принявшись перебирать в памяти тех людей, кто мог бы это сделать. Ну а так как это всё были люди вероломные и коварные, – а другие его и не смогли бы подвигнуть на такого рода неординарное дело, – из-за чего к ним у Шиллинга доверия не было ни на грош, то он отмёл все эти лица хитроумной наружности. А как отмёл, так обнаружил, что перед его глазами осталось одно до осточертения знакомое лицо, лицо его супруги Ханны. И одного взгляда на неё для него было достаточно, чтобы понять, кто подвигнул его к такому решению. А как он это понял, то наполнился решимостью больше не быть тряпкой, и тут же очнулся от своей мысленной задумчивости.