Михаил Задонский - Посыльный «серой стаи»

– Все логично. На последней нашей встрече Трофимов просил о помощи в продолжении его дела, как он сказал, борьбы с фашизмом. Но это всего лишь, я думаю, прикрытие. Здесь у него какие-то другие интересы.

– И в этом я с тобой согласен. Но учти, на сегодняшний день здесь за рубежом для Станкова ты остаешься единственной ниточкой, связывающей Трофимова и непонятные интересы станковской службы. Чуют мои раны, что влипли мы с тобой в очень неприятную историю, попахивающую могильной прохладой.

– Ну, вот, опять как в кино! Все ужасами и длинной рукой КГБ пугаешь.

– Нет, предчувствую.

– И причем здесь ты? Ведь в этом деле замешен я один.

– Да пойми ты, – повысил голос Васильченко. – Если спецслужбы или какая-нибудь мафия взялись за Трофимова, то они выйдут и на первое его обращение в ГУВД и того, кто его готовил, то бишь на меня. В результате я стану такой же ниточкой, как ты, только в Москве.

– Ну, если только в этом дело, то я завтра раненько приеду в Посольство и до начала рабочего дня пороюсь в архивах и сопру копию, которая у нас обязательно должна быть.

– А что ты будешь делать с подлинником? В Москве-то?

– Так ведь ты говорил, что она пропала?

– А вдруг нет? Вдруг просто подшили в дело и забыли о ней? Тогда Станков и компания, узнав о пропаже копии в архиве консульского отдела, твои поиски в нем, получит в свои руки дополнительный козырь против нас. Это еще хуже. В данном случае, мне представляется, необходимо передать ход нашим друзьям и посмотреть за их телодвижениями. Вот что, я оставлю тебе все мои координаты, по которым меня можно будет найти в Москве, а ты меня ставь в известность, как здесь будут развиваться события.

– Хорошо. Но мне кажется, ты несколько преувеличиваешь.

– Дай Бог, дай Бог, – растягивая слова проговорил Васильченко пристально глядя в зеркало заднего вида.

В темной пыльной комнате стояла старая металлическая кровать, застеленная прожженным в нескольких местах ватным одеялом, грязный, залитый бурой жидкостью стол, несколько стульев и покосившийся трехдверный шкаф с зеркалом. На маленьком современном телевизоре «Сони» стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая, небрежно вырванная из журнала репродукция Рублевской «Троицы». Саму икону хозяин квартиры загнал на рынке, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивался в этом, по ночам, когда был трезвым, на коленях молил прощения у репродукции.

– Как, Пчелка, все карманы облегчаешь? – осведомился Костыль вытаскивая из сумки бутылку «Киндзмараули».

Силеверстова Афанасия Михайловича прозвали Пчелкой еще в далекой молодости, когда он в первый раз попал на нары за мелкое воровство – в голодные годы украл из заводской столовой буханку хлеба, за что был приговорен к трем годам и отправлен в «СЛОН» – соловецкий лагерь особого назначения – для перевоспитания.

В лагере его действительно «перевоспитали» – через год за примерное поведение он вышел высококвалифицированным вором-карманником. А примерное поведение Афанасия заключалось в том, что в самых тяжелых и суровых условиях содержания в Соловецком монастыре он ухитрился разводить соорудить пчел и баловать свежим медком лагерное начальство.

Начальник лагеря не хотел отпускать парнишку на свободу, а даже наоборот – прибавить ему дополнительно годков пять. Но Пчелка сумел-таки втолковать тугодумному энкавэдэшнику, что на свободе он лично ему, начальнику лагеря и начальнику его оперативной части принесет больше пользы – каждые полгода будет высылать по бочонку меду, что намного больше, чем получали с лагерной пасеки. (Получал начальник лагеря в действительности немного, так как большая часть уходила для укрепления здоровья ворам в законе и прочим воровским авторитетам, считавшимися социально близкими к руководству страны, чем осужденные по известной пятьдесят восьмой статье).

Таким образом, Пчелка оказался на свободе, но, к чести сказать, слово свое он сдержал и свежий мед всегда был на столе начальника лагеря, пока вскоре он сам не стал политическим заключенным.

– Не, надоело. Я теперь самый что ни на есть законопослушный гражданин. Веду честную жизнь – бутылки собираю. Штучка – полтыщи. На площади у трех вокзалов, а иногда, если конкуренты проспят, то и в электричках. Место рыбное. Все знают, что я там промышляю. Ни одна паскуда конкурентная на мою территорию не сунется. Меня там уважают.

– И как у тебя с деньгами? – спросил Костыль, разливая вино по стаканам, которые его напарник тщательно, с мылом, отдраил в ванной.

– Так себе. В принципе, если поднапрячься, за день можно до сотни штук насшибать, но расходы уж очень большие. Сам знаешь, почем горючее для моего «ржавого мотора».

Пчелка опрокинул стакан, налил себе еще, а бутылку спрятал в шкаф, пояснив:

– Соседке остатки. Пусть порадуется. Кто же о ней, старой, еще позаботится.

– Да уж, какой ты внимательный – радость – на склоне лет, – Костыль вытащил из кармана две хрустящие сотенные купюры. – Новенькие, только из банка.

– А мне-то что?

– Викентьича знаешь?

– Это который по машинам? Знаю. Его хотели вместо вас, сорванцов, к суду за кражу привлечь, но кто-то подсобил и отмазали. Гуманисты, как сейчас в газетах пишут.

– А Григория, Дениса, которые у него подмастерьям работали? Ну, что пожар в его мастерской учинили?

– Знаю. Денис совсем малой, лет семнадцать. Вежливый, здоровается. Уважает меня. А Григорий – это ваш человек. У нас бают, что это его рук дело.

– Пусть, что хотят твои кореша говорят. Мне этого малого, Дениса, найти надо. Он смылся куда-то. И срочно нужен. Получишь еще пять бумажек.

Костыль знал, к кому обратиться. Пчелка с его общительным характером и авторитетом ловкого вора знал все о столице и ее окрестностях: о жизни местных наркоманов, грабителей, убийц. А с Григорием и Денисом жил по соседству, так что ему и карты в руки.

Пчелка посмотрел купюру в сто тысяч на просвет.

– Ты еще на зуб попробуй.

– Ладно. И не из-за денег, а токма лишь из душевного к тебе отношения, Костылечек. Мы ж друг друга уважаем, правда, брат мой?

– Узнаю, что динамишь… – сразу же решил предупредить старика Костыль.

– Ладно, ладно, не маленький…

К порученному делу Пчелка отнесся со всей ответственностью. Пришлось побегать, попотеть. Зато, когда вновь объявился Костыль, Пчелка небрежно протянул ему мятый тетрадный листок, исписанный корявым почерком.

– Вот тебе адреса, где его можно найти. Гони бабки…

… – Работать надо, а не теории строить! – хлопнул ладонью по столу начальник УВД. – Чтоб мальчишка был найден. В самое ближайшее время.

Генерал был взвинчен, так что досталось и начальнику уголовного розыска, и Квасову Кириллу Климовичу (или в простонародье среди работников уголовного розыска – Трика – три буквы «К») как старшему группы по раскрытию недавних четырех убийств.