Виктор Левашов - Убийство Михоэлса

— Допросить? — уточнил Абакумов.

— Опросить. Через друзей, знакомых. Не привлекая внимания к сути.

— Прошло довольно много времени. Могут не вспомнить.

— Если ничего необычного не было, не вспомнят. А если было — обязательно вспомнят. У людей есть такая особенность. Когда человек умирает или погибает, все вспоминают, что он делал и говорил перед смертью. Третье. Таким же образом опросить жену Михоэлса. Что делал в последние дни, что говорил, что сказал накануне отъезда. Не допросить, а опросить, — повторил Сталин. — Четвертое. Донесения службы наружного наблюдения за Михоэлсом за последний месяц. Доклад Хейфеца. Отчет этого Пфеффера из Минска. Все ко мне. Записали?

— Так точно. — Абакумов взглянул на папки, грудившиеся на столе Сталина. — Дело забрать?

— Нет. Оно мне еще понадобится. Выполняйте.

Абакумов вышел.

Через три дня подготовленные им документы лежали на столе Сталина.

«Лозовский:

Я передал Михоэлсу, что Вячеслав Михайлович Молотов ждет его ответа. О каком ответе идет речь, я не знал. Михоэлс отказался мне об этом сообщить, отделавшись шуткой. Я не стал настаивать на ответе, предположив, что Михоэлс дал слово держать все в секрете. Он также спросил, как продвигаются переговоры по плану Маршалла и когда можно ожидать приезда в Москву делегации во главе с Гарриманом. Я назвал ориентировочный срок приезда делегации Гарримана — конец января…»

«Наружка»:

«Новый год встречал дома, с семьей. Никаких гостей не было. Обычно Новый год и другие праздники проводит в ресторане ВТО или в гостях у друзей, в больших компаниях. Со 2 по 6 января 1948 г. побывал дома у Качалова, Москвина, Тарханова и других друзей. У каждого провел от часа до двух часов. Содержание разговоров зафиксировать не удалось из-за отсутствия технических возможностей…»

Агентурные данные:

«Качалов, Москвин, Тарханов, Козловский и другие опрошенные друзья и близкие знакомые Михоэлса показали, что после Нового года к ним действительно приходил Михоэлс. Поздравлял с прошедшим Новым годом, говорил, что едет в Минск в командировку и зашел попрощаться. На шутливое замечание Москвина о том, что он прощается так, будто едет не в Минск, а Бог знает куда, Михоэлс в том же шутливом тоне ответил, что не исключено, что как раз именно туда он и едет. В остальном разговоры носили обычный общий дружеский характер»…

«Опрос вдовы Михоэлса Анастасии Павловны Михоэлс-Потоцкой был проведен с помощью ленинградской актрисы, еврейки по национальности, нашей негласной сотрудницы. Она была знакома с Михоэлсом и пришла к его вдове выразить соболезнование, объяснив его запоздалость тем, что не было возможности раньше приехать из Ленинграда. Ниже приводится почти дословный рассказ А. П. Михоэлс-Потоцкой:

Последние дни перед отъездом в Минск Михоэлс очень часто вспоминал свое детство, Двинск, родительский дом. Раньше он этого не делал. Сказал, что будет недалеко от Двинска и Витебска и, может быть, навестит город своего детства, если получится. Выходя из комнаты, чтобы идти в театр, а потом ехать на вокзал, Михоэлс остановился в коридоре и сказал: „Запиши, Асик, одну мысль, вдруг я не успею ее повторить“. При этом он не вернулся в комнату, так как, как и все артисты, был человеком суеверным и считал, что возвращаться с полдороги — плохая примета. Анастасия Павловна записала его слова. Это была мысль, которую он не раз повторял: „Если актеру нечего сказать зрителям, он не имеет права выходить на сцену“. Почему-то он решил, что нужно повторить ее еще раз. После этого он ушел из дома, но через некоторое время вернулся и сказал: „Ты знаешь, Асенька, а я ведь с тобой не попрощался“. На ее удивленные слова: „Ну и что? Скоро мы встретимся“, — Михоэлс ответил: „Думаешь?“ После этого он ушел, уже навсегда…»

Все было ясно. Но Сталин продолжал терпеливо сидеть над документами, подчеркивая своим мягким коричневым карандашом ключевые фразы:

«Я назвал ориентировочный срок приезда делегации Гарримана — конец января…»

«Отправил с курьером два пригласительных билета на спектакль „Фрейлехс“ в посольство США на имя А. Гарримана…»

«Буквально за два-три дня до его отъезда в Минск…»

«…не исключено, что как раз именно туда он и едет…»

«Все это ерунда. Забудьте о еврейском Крыме. Никогда этого не будет!..»

«Значит, пора?..» «Ну, пора так пора… Что ж, посмотрим, какие нынче еврейские свадьбы!..»

Все? Все. Нет, не все! Сталин вернулся к отчету Хейфеца и подчеркнул еще одну фразу:

«Пусть ему не дана роль Моисея, но и роль Корея или Дафана ни одна сволочь его играть не заставит…»

Вот теперь все.

Сталин встал. Затекшие от долгого сиденья ноги плохо держали, пришлось опереться на письменный стол. Яростно колотилось сердце, гнало к голове кровь. Сталин рванул ворот мягкого кителя.

«Подлый жидяра. Объ… обманул! Обманул его, Сталина! И при этом обозвал сволочью. Его! Сталина! Обозвал! Сволочью! И объ…! И обозвал сволочью. Да что же это происходит? Что происходит, черт бы вас всех побрал?!.»

На звонок появился Поскребышев. Увидев черное лицо Сталина, испуганно кинулся к нему:

— Что с вами, товарищ Сталин? Вызвать врача?

— Пошел ты… со своим врачом!..

Поскребышев отступил. Молча ждал приказаний.

Зачем он его вызвал? А! Вспомнил. Кивнул на заваленный папками стол:

— Убери.

Появившиеся по знаку Поскребышева помощники вынесли папки.

Поскребышев спросил:

— Вернуть Абакумову?

Сталин поднял на него тяжелый взгляд.

— Кто. Такой. Абакумов?

Поскребышев промолчал.

Сталин повторил:

— Кто — такой — Абакумов?

— Министр государственной безопасности.

— Товарищ Сталин. Не знает. Такого. Министра. Ступай.

Поскребышев исчез.

«Подлый, гнусный жидяра. Жалкий комедиант. Испортил такую партию!..»

Сталин взял себя в руки. Закурил папиросу. Слегка отпустило. Но бешенство все еще клокотало внутри, выдавая себя желтым, тигриным огнем в глазах.

Испортил? Ничего не испортил. Жизнь — не шахматы. Даже если все фигуры оказались выведенными из игры, их всегда можно заменить новыми.

Вот так он и сделает.

Он все равно выиграет эту партию!

Сталин снова вызвал Поскребышева:

— Было как-то письмо. Из Лечсанупра. Какая-то докторша жаловалась, что неправильно лечат Жданова.

— Да, было, — подтвердил Поскребышев. — В середине сорок восьмого года. Вы сказали: «Чепуха». Письмо отправлено в архив.

— Найди.

— Слушаюсь.

Партию он испортил. Твою мать. Какой-то жидяра решил, что он может испортить игру товарищу Сталину. Товарищу Сталину не может испортить игру никто.

Даже сам Господь Бог.

Да, даже Он!

12 июля 1951 года министр государственной безопасности СССР генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов был арестован, под усиленной охраной доставлен в следственную тюрьму «Матросская тишина» и помещен в одиночную камеру № 15. Только начальник тюрьмы знал, кто сидит в этой камере. Для всех остальных он был безымянным «заключеным номер пятнадцать».