Игорь Гергенрёдер - Тень и источник

В студенческой среде упоминался выпускник отделения журналистики по имени Леонид. Он с отцом и матерью ждал разрешения на выезд, как и они, уволенный с работы. Общение с ним сулило отозваться неприятностями, тем не менее Слотов решился на риск: познакомился со знакомыми Леонида, благодаря чему раз и другой оказался в компании с ним, принося шпроты, банку молотого кофе с цикорием. Атмосферу окрашивала сдержанность, однако, хотя это и не было прямо высказано, Слотов понял: молодой человек запланировал осесть в Европе и работать по специальности. Какие его встретят условия, где он устроится?.. Напрашиваться на письмо не приходилось: оно пройдёт через руки стражей госбезопасности и скомпрометирует получателя. Леонид, видимо, напишет тому, кто этого не боится, так как уже скомпрометирован, и от него Слотов узнает интересующее. Если же судьба ему улыбнётся и он пересечёт границу, в Европе будет хоть один знакомый коллега.

Подумав, как вбить вешку, за которую зацепилась бы память товарища, Вячеслав проговорил:

– В книгах мне попадалось – пьют перно. А я не знаю, что это такое. В словаре нет. Но кто-то скоро будет знать...

Леонид, подув в чашку с горячим кофе, слушал. Слотов сказал:

– Я читал, перно во Франции пьют. Но, думаю, в соседних странах тоже.

Он напомнит об этом разговоре перед отъездом Леонида. Будет прощальное застолье, так называемый отходняк, на который Вячеслав решил не идти, наслышанный, что всех, кто участвует в таких проводах, КГБ берёт на заметку. Практикант работал один в кабинете Вальца, который давал ему ключ. Поглядев на часы, набрал номер телефона: мне Леонида, пожалуйста... Назвав ему себя только по имени, пожелал всех благ на новом месте, а в заключение бодренько произнёс: «Будешь пить перно, за меня выпей рюмку!»

Спустя несколько дней, проходя мимо вахтёра общежития, Вячеслав был окликнут. Женщина зачитала записанное на клочке бумаги: звонили из отдела кадров университета. Слотов должен зайти туда завтра в два часа.

Вторая банка пива, поздний вечер. Окно кухни открыто, на подоконнике в ящиках с землёй растут цветы. Марта недавно их полила, и он обоняет аромат гортензий. Нервы не успокаиваются. «Влип!» – повторяется в уме то, что впервые подумалось почти тридцать лет назад. Он не находил себе места, слоняясь по общежитию. Вызов в отдел кадров... Но, может, это вовсе не из-за звонка Леониду? Выяснится – и камень с плеч. До чего же станет легко!..

Постучавшись, он вошёл в комнату, где увидел сотрудницу средних лет. Она сверилась с записью и сказала:

– Подождите.

Волнуясь, он спросил:

– А... по какому вопросу?

– Этого я не знаю, вам скажут, – ответила она отстранённо.

Дверь открылась, вошедший держал в руке чёрную папку искусственной кожи. Поздоровавшись кивком с женщиной, повернулся к студенту:

– Слотов Вячеслав?

Тот уже встал со стула. Мужчина с ног до головы смерил его взглядом: – Нам надо побеседовать. – И, приоткрыв дверь, указал в коридор. Сотрудница отдела кадров вышла тоже, отперла соседнюю комнату и ретировалась.

Человек с папкой пропустил студента вперёд. У стены стояли шкафы, в каких хранят бумаги, на оставшемся малом пространстве помещались стулья и стол. Мужчина расположился за ним, пригласил Слотова сесть напротив, но не вплотную к столу – в метре от края. Вячеслава снедала такая тревога, что он ни о чём не мог думать; потом не удалось вспомнить, какого цвета галстук был на человеке. Тот извлёк из внутреннего кармана пиджака книжицу, раскрыв, показал и спрятал. Слотов не прочёл ничего.

– Вы из... – начал и смолк.

– Из Комитета Государственной Безопасности, – раздельно произнёс мужчина.

Слотов ощутил, что бессилен слово сказать. Чёрная папка лежала на столе. Потупив глаза, Вячеслав не мог заставить себя поднять их. Работник КГБ произнёс:

– Знаете, конечно, почему мы встретились?

Он мотнул головой.

– Не знаете за собой никакой вины? Честно? – насмешливо сказал гэбэшник.

Слотов сидел онемев. Человек из КГБ раскрыл папку и, наклонив её к себе так, чтобы студент не видел бумагу, поведал:

– Люди обеспокоены тем, как вы настроены. К нам поступают сигналы. Так, в редакции газеты вы высказались против принципа идейности и заявили, что советская литература создаётся по указке партии...

«Кто?» – встряхнуло его. Прорвались слова: было не так! Принялся уверять: он не делал и попытки возразить против идейности! Сказал только, что Ленин написал свою работу в определённый период и она отразила его особенности...

Человек с папкой произнёс:

– Да. И сказали вы это для того, чтобы заявить, что советская литература несвободна. О партийной указке говорили?

– Не помню, – ответил он виновато-жалобно. – Но что вам приврали, это точно! Всегда можно подать не в том свете – вам так и подали.

– Вы уверены? – едко сказал гэбэшник, держа перед собой папку. – Мы к этому ещё вернёмся... Вот другое о вас. Был разговор о выселении во время войны отдельных народов, о том, что решением партии они были возвращены. Вы заявили: то, что не дали вернуться крымским татарам и поволжским немцам, доказывает неискренность политики партии, с деспотизмом порвано не было.

Моментально вспомнилось: он на голоса заглянул в отдел культуры. Заведующий Мигулин пил чай и читал машинописный текст, Раль, Куличов и человек, незнакомый Слотову, – видимо, внештатник – слушали внештатника Бутейко. Тот провёл отпуск в Крыму, принёс путевые заметки. Ему захотелось сказать, чего он не написал, но что посетило его при осмотре домов-музеев Грина и Чехова:

– Музеи были открыты на русской земле, они – неотторжимая принадлежность России, и мне странно осознавать, что это стало Украиной...

– Крыму не хватает своей воды, – сказал Раль, – воду качают с Украины. Ну, Хрущёв и передал его ей.

Слова восприняли как шутку, поулыбались. Куличов заметил: Хрущёва есть за что высмеять, но нельзя забывать и его добрых дел. Он осудил сталинский террор, реабилитировал миллионы жертв, дал людям свободно вздохнуть. Выселенные народы вернулись на родину.

Слотов помнил передачу одного из зарубежных голосов: Хрущёв пролил свет на часть преступлений Сталина, поскольку выражал интересы партийной верхушки, она желала навсегда обезопасить себя от того, что совершал Сталин, расправлявшийся с деятелями любого ранга. Любитель поразмышлять, Слотов гордился тем, до чего дошёл своим умом: реабилитация жертв, прощение наказанных народов понадобились партийным верхам, чтобы прикрыть заботу о собственной неприкосновенности показным человеколюбием. Демонстрация честности должна была произвести и произвела впечатление и на страну, и на весь мир.