Фредерик Форсайт - Досье «ОДЕССА»

– Значит, опасности больше нет, – сказал Йозеф.

– Опасность есть всегда, – улыбнулся в ответ полковник. – Она просто меняет облик. Эта, может быть, и миновала. Но главная остается. Чтобы избавиться от нее, придется воевать еще и, наверное, еще раз. Впрочем, вы явно устали. Идите домой, отдохните.

Он вынул из ящика полиэтиленовый пакет с личными вещами подчиненного. Йозеф положил на стол поддельный западногерманский паспорт, деньги, кошелек и ключи. Взял пакет, прошел в соседнюю комнату, переоделся там, оставив начальнику свое немецкое платье.

Когда он вернулся, полковник одобрительно оглядел его с ног до головы, пожал ему руку и сказал:

– Добро пожаловать в отечество, майор Ури Бен-Шауль.

Услышав имя, которое Йозеф взял себе, приехав в Израиль в 1947 году, он почувствовал себя дома.

До своей квартиры в пригороде Тель-Авива он добрался на такси, дверь открыл ключом, вынутым из полиэтиленового пакета.

В темноте спальни едва просматривалась его спящая жена Ривва, легкое одеяло мерно поднималось и опускалось от ее дыхания. Он заглянул в детскую, посмотрел на сыновей – шестилетнего Шломо и двухлетнего Дова.

Ему очень хотелось лечь рядом с женой и проспать несколько суток подряд, но нужно было сделать еще одно дело. Поставив чемодан, он бесшумно разделся, снял даже исподнее, облачился в чистое белье, взятое из комода. Жена так и не проснулась.

Потом он вынул из гардероба форменные брюки, выстиранные и выглаженные, как всегда, к его приезду, надел их, упрятал концы штанин под до блеска начищенные черные сапоги со шнуровкой. Его рубашки цвета хаки висели там же, где всегда, горячий утюг оставил на рукавах острые, как бритва, стрелки. Он надел одну из них, галстук, а поверх – китель со стальными крылышками офицера воздушно-десантных войск на груди и пятью нашивками за Синай и операции в тылу противника.

Последним он надел красный берет. Потом сложил в сумку несколько нужных ему вещей. Когда он вышел из дома к автомобилю, оставленному месяц назад у подъезда, на востоке уже занималась заря.

Хотя зима еще не кончилась – было двадцать шестое февраля – в воздухе уже чувствовалось нежное дыхание, обещавшее чудесную весну.

Он выехал из Тель-Авива с северо-восточной стороны и двинулся по шоссе на Иерусалим. Предрассветный воздух, как всегда, был тихий, чистый и умиротворяющий, что не переставало удивлять майора. Тысячи раз, стоя в карауле, встречал он в пустыне рассвет, прохладный и прекрасный, совсем не предвещавший изнурительно жаркий день, который солдату вполне может оборвать смерть в бою. Это лучшее время суток.

Дорога шла по плодородной приморской равнине к рыжим холмам Иудеи, через деревушку Рамлех, в тот час уже проснувшуюся. За ней в те дни стояли иорданские войска; чтобы объехать их, пришлось дать крюк километров в семь. Совсем рядом варили завтрак для солдат Арабского легиона, ввысь поднимались столбы голубого дыма от полевых кухонь.

Арабы из деревни Абу-Гош еще не встали, майор беспрепятственно миновал последние перед Иерусалимом холмы, а тут и солнце взошло, осветило минареты в арабской части разделенного города.

Майор остановил машину в полукилометре от цели своего путешествия, мавзолея «Иад Вашем», оставшуюся часть пути прошел пешком, по аллее, посаженной в честь иноверцев, которые пытались помочь Израилю, к огромным бронзовым дверям, охранявшим усыпальницу шести миллионов евреев, погибших во время второй мировой войны.

Старик привратник сказал было, что мавзолей еще закрыт, но узнав, зачем приехал майор, впустил его. Ури вошел в Зал памяти и огляделся. Он не раз бывал здесь, поминал родителей, но тяжелые гранитные глыбы, из которых была сложена усыпальница, по-прежнему внушали благоговейный страх.

Майор приблизился к поручню и вгляделся в имена, написанные на иврите и по-латыни черным на сером граните. Усыпальница освещалась лишь Вечным огнем, плясавшим над черной неглубокой чашей. Он стал разглядывать выгравированные на полу столбцы, один за другим: Аушвиц, Треблинка, Бельзен, Равенсбрюк, Бухенвальд – все не перечесть. Наконец, он нашел нужное название – Рига.

Ермолка ему не понадобилась – сошел и берет, который он так и не снял. Майор вынул из сумки талис – белую шелковую шаль с бахромой – такую же нашел Миллер в пожитках старика из Альтоны и не понял, зачем она нужна. Ури накинул ее на плечи.

Потом достал из сумки книгу, нашел нужную страницу. Подошел к поручню, делящему усыпальницу надвое, взялся за него одной рукой и взглянул на пламя. Он не был набожным, поэтому часто сверялся с книгой, читая молитву пятитысячелетней давности:

Вот так, через двадцать один год после того, как душа Саломона Таубера умерла в рижском гетто, майор военно-воздушных сил израильской армии прочитал по ней Кадеш, стоя на холме земли обетованной.

Как хорошо жилось бы на свете, если бы все кончалось без неувязок. Увы, так бывает редко. Люди живут и умирают, не подчиняясь законам романов. И вот что к ноябрю 1972 года, когда вышла в свет эта книга, удалось установить о ее главных героях.

Петер Миллер вернулся в Гамбург, женился и стал писать очерки, какие лучше всего читаются за завтраком или у парикмахера. Осенью 1970 года Зиги родила ему третьего сына.

Члены «ОДЕССЫ» разбежались. Жена Эдуарда Рошманна вернулась в загородный дом, стала жить там одна, а вскоре получила от мужа телеграмму, где сообщалось, что он поселился в Аргентине. Летом 1965 года она написала ему на старый адрес, виллу Хербаль, попросила развод. Письмо переслали Рошманну на новое место жительства, и в 1966 году жена получила от него официальное свидетельство о расторжении брака. Она осталась в ФРГ, но вернулась к девичьей фамилии Мюллер, в Германии очень распространенной. Первая жена Рошманна по-прежнему жила в Австрии.

Вервольфу удалось вымолить прощение у своих разъяренных шефов из Аргентины, и он поселился на испанском острове Форментера, в небольшом поместье.

Радиозавод Вулкана закрылся. Ученые, работавшие над системами наведения для египетских ракет, занялись другой работой или в промышленности, или в науке. Проект, которым они, сами того не зная, занимались, застопорился.

Ракеты Насера так и не взлетели, хотя корпуса и топливо для них были уже готовы, а боеголовки – запущены в производство. Тот, кто сомневается в этой истории, может ознакомиться со свидетельскими показаниями профессора Отто Йоклека на суде в Базеле во время процесса над Бен-Галом, проходившего с десятого по двадцать шестое июня 1963 года. Сорок ракет – почти готовых, но беспомощных без систем, способных навести их на цели в Израиле, – стояли у заброшенного завода в Хелуане до самой Шестидневной войны 1967 года, когда их бомбили израильтяне. К тому времени все немецкие ученые вернулись из Египта в ФРГ.