Лев Гурский - Опасность

Но только Голубеву, похоже, они опять-таки были без надобности. Понимаешь.

Я лихо повернулся кругом и покинул генеральский кабинет. Сонечка Владимировна уже сидела в приемной возле телефонов и профессионально-заученными движениями полировала свои ногти.

– Кошмар какой, – сказала она мне без выражения. И было непонятно, имеет ли она в виду смерть Потанчика или какой-то непорядок в своей пилочке для ногтей.

– Ужас, – коротко ответил я. Ответ мой годился в обоих случаях. Сонечку Владимировну, по крайней мере, он удовлетворил, и она возобновила свои занятия.

А мне предстояло возобновить свои. И побыстрее. Полтора дня я отвоевал у генерала не для писанины.

Зайдя в свой кабинет, я сделал три дела. Во-первых, забрал из ящика стола запасную обойму к своему «Макарову». А во-вторых и в-третьих, позвонил. Оба звонка были на редкость неудачными. Покойный Юраша, сын Лебедева и саратовской Ольгуши, не проявил, увы, должной изобретательности при выборе имени сына. Справочный компьютер выдал мне двадцать семь Петров Юрьевичей Селиверстовых необходимого мне возраста, прописанных на территории города Москвы. В ближнем Подмосковье этих возможных внуков обнаружилось еще тринадцать. Итого: сорок. Число не такое уж большое, но если в твоем распоряжении всего полтора дня – то громадное. Все мои попытки дозвониться до Селиверстова-из-мавзолея и кое-что выяснить вообще ничем не кончились. Сначала номер Кости-мумии был занят, а затем неожиданно освободился, но сделался безлюдным. Словно бы все там превратились тоже в мумии, не умеющие поднять телефонную трубку. Дисциплина, ничего не скажешь.

Оставалось еще одно дело – письмо от Потанина. Прочесть его было необходимо, но чисто по-человечески делать этого мне не хотелось. О мертвых коллегах принято либо хорошо, либо ничего. Я догадывался: после письма никакого хорошо уже не будет. На это уже указывали предсмертные потанинские извинения, переданные через посредство словоохотливого Пенька.

Нашел, понимаешь, посредничка.

Я спустился к автомобильной стоянке, забрался в свой «жигуль» и открыл дверцу бардачка. Сперва в руки мне попалась газета «Известия», и я, стараясь отсрочить процедуру чтения возможной исповеди покойника, для начала развернул газету. Никаких особенных новостей. Еще две версии взрыва памятника Первопечатнику. Одна из них, в принципе, соответствовала моей общей партизанской гипотезе. Немотивированная агрессивность. Захотел – и взорвал в свое удовольствие. Журналист задавался вопросом, считать ли такого взрывника человеком психически нормальным, и затруднялся с ответом. И я бы затруднился, если все-таки не знаешь толком цели. А знаешь только про безоболочные бомбы и про тротиловый эквивалент, растущий раз за разом, как на дрожжах.

Был еще скупой репортаж с некоего Конгресса журналистской солидарности. Участники Конгресса призывали всех пишущих-снимающих объединяться против преступного беспредела и требовать снятия, для начала, шефа московской милиции генерала Кондратова. В качестве одной из жертв беспредела называлась сотрудница «Московского листка» Мария Бурмистрова. В том, что произошло обычное ограбление, уже никто не сомневался. Кроме меня. Но меня-то как раз на Конгресс не пригласили. Да я, кстати, и не журналист.

Более ничего занимательного в этом номере «Известий» не обнаружилось. Все остальное место занимали итоги референдума (оказывается, на нем победил Президент!) и хроника парламентской жизни. Жизнь была смешная, но поскольку мой друг депутат Безбородко на сей раз не был упомянут ни единой строкой, хроника меня не заинтересовала… Все, пора. Дальше тянуть нельзя. Я сделал несколько профилактических дыхательных упражнений и вскрыл конверт.

Как и ожидалось, письмо Потанина многое объясняло в череде необъяснимых событий, которые пару дней преследовали меня. Горькая правда была проста и незамысловата. Дело было, собственно, не только в том, что две недели назад из Потанчика сделали предателя. В конце концов, любая разведка испокон веков старалась, по возможности, перекупать сотрудников министерств безопасности других государств. В случае успеха новоявленный шпион, как правило, знал, какая держава наложила на него лапу. В случае с Потанчиком, к сожалению, не было даже такой определенности. Более того, по достоверным данным – они занимали в письме целую страницу, – люди, превратившие Потанина в агента-двойника, оказались очень странными и весьма непредсказуемыми вербовщиками. Стратегической информации им не требовалось. Проникновения в секреты ПГУ – тоже. Для начала от Потанчика попросили информацию неожиданную, но почти и не секретную. Примерно на двух третях страницы Потанин вдумчиво разбирал все неожиданные вопросы…

Я очень внимательно перечел эти две трети и, вслед за Потаниным, ничегошеньки не понял. Вначале их интересовал, например, архив Берии, к тому моменту уже почти рассекреченный. Их интересовали упоминания о любом закрытом строительстве в Москве-Подмосковье, имевшем место у нас в начале 50-х – и никак не позже. Окружение Хрущева их тоже интересовало. И многое в таком же духе.

Фамилия Берия торчала здесь, как заноза. Как опознавательный знак и отблеск долгожданного света в конце тоннеля.

В начале 50-х наш бывший министр госбезопасности уже вовсю контролировал Атомный проект.

Оба убитых физика и укрывшийся Лебедев в начале 50-х работали в группе Курчатова. Что же это могло означать?

Многое – или почти ничего.

Я стал читать потанинское послание дальше и очень скоро выяснил, что дня четыре назад исторические персонажи перестали вдруг волновать новых потанинских хозяев. Зато заинтересовал один ныне здравствующий персонаж, коллега дорогого Потанчика.

Максим Анатольевич Лаптев – вот как звали объект интереса. Я прикинул, что смена интересов совпала с одним прискорбным событием: убийством физика-пенсионера Георгия Фролова и безуспешными (как теперь уже ясно) поисками в квартире на улице Алексея Толстого.

Не сдержавшись, я выругался вслух. Выходит, нападение очкарика и толстяка на Волоколамском уже не было случайностью? Я прервал чтение и полез в свой бардачок. Трофейный блокнот этих молодчиков валялся там, куда я его и положил. Только теперь я впервые изучил его внимательно. Точно: на одной из страниц обнаружились приметы моего «жигуля» вместе с номером. Стало быть, ждали они не кого-то, а именно меня! Хорошо еще, что Потанчик-информатор точно не знал мой маршрут и оповестил своих новых хозяев лишь о шоссе и приблизительно о времени. Иначе, подозреваю, Куликов из Курчатовского института сейчас был бы не в Индии, а в лапах потанинских хозяев. Впрочем, пришло мне в голову, еще неизвестно, успел ли Куликов отъехать в эту самую Индию.