Стив Сомер - Кумир

— Оставайтесь лежать, сенатор! — приказал чей-то грубый голос совсем рядом с ним.

Но он не собирался больше лежать. С мучительным усилием он сумел приподняться на локте.

— Помоги мне, Салли! — попросил он тихо.

И вот, несмотря на обступивших его агентов, на протесты врачей, пытавшихся удержать его, Терри Фэллон поднялся на ноги и огляделся вокруг: все, что он увидел, был один сплошной хаос.

Вокруг тела Мартинеса, подобно шакалам, кружили операторы и репортеры; вспышки следовали одна за другой не переставая. Полковник лежал в луже крови, запрокинув голову, с открытыми глазами, с открытым ртом. Врач, копошившийся возле тела, пытался оживить его с помощью уколов, но глаза лежавшего на полу уже подернулись туманом. Тут Терри понял: Октавио Мартинес мертв.

Шагнув в сторону от агента секретной службы, нависшего над ним, Терри прошел сквозь орущую толпу телеоператоров, а затем и напиравших сзади фотографов. Держась за плечо Салли, чтобы не упасть, он приблизился к трибуне, уставленной микрофонами.

Стив Чэндлер вопил по внутренней связи, соединявшей его с руководителем съемочной группы в Вашингтоне:

— Давай мне Фэллона! Давай мне его. Черт возьми, да покажите же кто-нибудь его рану!

На экране крупным планом всплыл окровавленный кусок рубашки Терри.

— Глаза! Господи Боже! Дайте мне его глаза!

И на экране монитора тут же выплыли горящие решимостью глаза Терри, который, преодолевая боль, пробирался к трибуне.

— На место! — заорал Чэндлер.— Трибуна! Дайте мне трибуну! Включайте микрофон!

Теперь Терри изо всех сил держался за край трибуны, чтобы устоять на ногах. Салли поддерживала его за локоть. Ее лицо и руки были перепачканы кровью.

Терри между тем попытался что-то сказать, но его голос пресекся от боли:

— …что-нибудь слышно?… кто-нибудь меня слышит?…

Но в суматохе и возбуждении, охвативших толпу, ринувшуюся теперь на сцену, его тихий голос, в котором пульсировала не проходившая ни на секунду боль, остался неуслышанным.

Терри еще крепче вцепился в трибуну, стараясь встать поустойчивее.

— Как можем мы… в этот скорбный час… поворачиваться спиной… когда наши друзья тут… истекают кровью?

— Чэндлер? Мы снимаем! Снимаем! Как изображение? О'кэй?! — кричал в свой микрофон руководитель съемочной группы Эн-Би-Си.

— О'кэй! Вас видит вся Америка — от побережья до побережья!

Те, кто смотрели в то утро телевизор, никогда не забудут увиденного. Пройдут десятилетия, но, если вы тогда спросите старика или пожилую женщину, где они были в то злополучное утро и что делали в тот момент, когда Терри Фэллон упал, сраженный пулей, они ответят вам без запинки. Так же, как во время убийства Джона Кеннеди, или его брата Роберта, или Мартина Лютера Кинга. Момент, в котором как бы сконцентрировалось само время, тогда как остальная часть дня, месяца и даже года полностью улетучилась из памяти.

В то утро семьдесят пять миллионов американских семей наблюдали у себя дома за высоким молодым американцем, чья белая рубаха и красный галстук на их глазах стали темными от крови. Струйки крови сбегали по его лицу, он еле держался на ногах, поддерживаемый молодой блондинкой и седоватым агентом секретной службы, но все же нашел в себе силы отыскать нужные слова и высказать то, что чувствовал в этот момент он сам и те, кто видели его по телевизору, да и все американцы.

Его глаза горели каким-то потусторонним светом, словно он только что возвратился из путешествия в мир неизведанного и знал теперь нечто такое, чего не знает никто. Рядом с ним над павшим солдатом склонился священник с окровавленными руками, шепча слова заупокойной молитвы. За ним взад и вперед сновали вооруженные люди и репортеры, так и не пришедшие в себя после случившегося. Но на трибуне, возвышаясь над большой государственной печатью Соединенных Штатов, стоял человек и находил единственно нужные слова, с тем чтобы страна поняла его. Этим человеком был Терри Фэллон.

— Он не являлся политиком… Нет, просто человек… с простой человеческой мечтой, чтобы… его дети росли свободными.

Вскоре в программе "Вечерние новости" Джон Чанссл-лор поведал телезрителям Эн-Би-Си о своей первой встрече с Терри Фэллоном:

— Было трудно поверить, что кто-то способен сделать карьеру в сенате Соединенных Штатов без поддержки мощного лобби [6] Влиятельная группа лиц, оказывающая давление на парламент и правительство страны. , не запятнав себя политическими компромиссами, не дав прокурить себя дыму сигар в укромных кабинетах, где заключаются все сделки, но Терри Фэллон сумел обойтись без этого…

Повсюду в тот день — по радио, телевидению, в газетах — вас настигали слова Терри и его лицо, обвиняющее и одновременно бросающее вызов судьбе.

— Октавио Мартинес умер, чтобы… мы осознали правду,— провозглашал Терри, и было видно, как его пальцы отчаянно цепляются за край трибуны, помогая ему справиться с головокружением.— Его борьба — наша борьба. Его дело… наше дело. И его мечта… мы не имеем права позволить, чтобы она была похоронена вместе с ним.

Дэн Разер и Диана Сойер вместе следили за повторением этих кадров по специальной программе Си-Би-Эс "Смерть героя". Разер однажды побывал на базе контрас в Гондурасе, взял интервью у Мартинеса, окруженного своими боевыми друзьями.

— Но это ведь и наша борьба, Дэн? — настаивала Диана.— Наша, а не политиканов?

Разер потер переносицу и ответил:

— Да, наша. Или наших детей…

Уже после полуночи Тед Коппел завершил свои интервью с госсекретарем Крэнстоном и министром внутренних дел Никарагуанской республики Томасом Боргом. Они в течение получаса бросали друг другу горькие упреки и сердитые обвинения. Коппел хотел закончить вечернюю программу ключевым вопросом, который вырисовался в ходе дебатов. Тогда он снова прокрутил последние слова Терри Фэллона, сказанные им перед тем, как санитары уложили его на носилки и отвезли в "Уолтер Рид" [7] Военный госпиталь. .

На экране появилась ставшая уже знакомой за это время картина. Толпа агентов и репортеров,' притихшая и растерянная, окружает троих стоящих на трибуне людей. Седоволосый сотрудник секретной службы слева от Терри не в силах сдержать слез. Салли Крэйн устремила на Терри взор своих голубых чистых глаз, сверкающих на ее полном решимости лице. Она смотрит на него с выражением надежды и восхищения. Окровавленными руками оба поддерживают его под локти, а за его спиной трепещет на ветру американский флаг.

— Доколе, Америка? — вопрошает Терри, и в его негромком голосе слышны боль и мужество.— Доколе такие вот люди, как этот, будут погибать, прежде чем мы захотим их услышать? Сколько еще пройдет времени, пока мы поднимем наши головы… откроем наши сердца… сожмем кулаки… чтобы наши дети, их дети смогли жить в условиях свободы и мира?