Стив Сомер - Кумир

Подобно миллионам моих соотечественников-американцев, я гляжу сегодня с тревогой и надеждой, как ваша великая страна вступает в новую, неведомую для нее эру, имя которой — демократия. Мы радуемся решимости вашего народа и его лидеров, мы всем сердцем желаем мира и достатка вашим городам и селам.

Я давний читатель и почитатель русской литературы, я преданный поклонник Чехова, я уже трижды побывал у вас, и для меня это еще и личная радость: убедиться воочию, что народ, столь много давший миру, и сам не устает расти. Я верю, недалек тот день, когда наши великие нации, Америка и Россия, осознают равную ответственность за жизнь и свободу всех людей этой планеты. Конец тысячелетия на дворе, и так хочется увидеть конец нашего противоборства и начало сотрудничества в тех неотложных делах, которые нам друг без друга уже не решить.

Это вступительное слово, как и вся книга, написаны человеком, который у себя на родине слывет политическим консерватором. Действительно, я глубоко привержен американской конституции и склонен строго, даже буквально толковать обещанные ею свободы — многопартийную систему, независимость прессы, которая принадлежит кому угодно, но не правительству, и превыше всего право любого гражданина высказать любую критику в любой адрес. Потому я и написал своего "Кумира" — чтобы напомнить все это самому себе, моим соотечественникам, которые порой воспринимают свои гражданские вольности как нечто само собой разумеющееся, не стоящее особых забот, а также и некоторым иным, полагающим себя вправе ни с какими такими правами не считаться.

Теперь, читая роман, вы, быть может, согласитесь со мной, что демократия — это не конец пути, но сам путь, движение к заветной цели. Каждые четыре года мы у себя в США пользуемся правом свободно избирать своего президента. Впрочем, пользуемся ли? Так ли свободен наш выбор? Или нам его навязывают могущественные манипуляторы из правительства и большого бизнеса, прессы и телевидении? Могут ли простые избиратели верить, что кандидат, домогающийся их голосов, говорит, что думает, а не пустые трескучие слова, сочиненные для него ловким борзописцем? И действительно ли рвущиеся к власти партии выставляют на наш выбор самых достойных, самых способных — или же тех, кто способен лишь произвести впечатление…?

Вес эти вопросы, увы, слишком знакомы моим соотечественникам, а теперь, похоже, и вы, совершенствуя механизмы собственной демократии и выборов, тоже не избежите подобных проблем.

Однако, говоря все это, рискну заметить, что не считаю свой роман книгой политической, то есть книгой о борьбе партий, классов, кланов. Мне всегда были интересней такие неотъемлемые людские устремления, как, например, власть и секс. И неразделимые, не правда ли? Ведь почему-то, когда речь идет об этих вроде бы весьма различных сферах, слова на всех известных мне языках (и на русском тоже?) слышишь одинаковые — о победах и проигрышах, уступках и уловках, кто кого и что почем. Словом, я писал не о том, как функционирует машина демократии, но о живых людях, затянутых в эту машину, и вот теперь они всеми правдами и неправдами пытаются раскрутить ее колеса и шестерни в нужную им сторону. Кто-то, чтобы преуспеть, а кто-то, чтобы спасти — кто свою душу, а кто шкуру. Такие люди найдутся — они узнаваемы! — в правящих кругах любой страны — и нашей, и вашей.

В романе, среди прочего, вы прочтете и о недавней войне в Никарагуа — и почувствуете, надеюсь, что здесь я не исповедовал ни одну из враждующих идеологий — я лишь за то, чтобы эта бедная страна сама могла определить свой путь, свою судьбу.

И еще. Роман этот вышел уже на десяти языках, в двадцати странах, по нему снят шестичасовой телефильм; он был показан за неделю до прошлых президентских выборов и вызвал скандал, про который, кажется сообщали даже ваши газеты: один из выдуманных мною героев и один вполне реальный герой тогдашних телеэкранов оказались на удивление схожими. Смешно было бы объяснять, что роман был закончен, а фильм начат задолго до избирательной кампании, а если что-то из описанного мною сбылось, то ведь это непреднамеренно!

И последнее. О моей героине. О женщине по имени Салли Крэйн, которую я сам себе нарисовал и которая все пять лет, что я писал се, была моей любовью, и страстью, и проклятием. Если бы я оставил ее в живых (а этого, как я ее ни жалел, мне не удалось!), она бы порадовалась, узнав, что обрела теперь еще и русских поклонников. Но, знакомя ее с вами, отдав ее вам, я надеюсь, что вы поймете ее и полюбите вместе со мною. И тогда, какая б ни была, она поможет нам лучше понять и себя, и друг друга.

Стив Сомер

7.55.

Коридор цокольного этажа Капитолия был забит людьми и гудел, как растревоженный улей. Перекрывая шум толпы, что-то кричали служащие, расталкивали собравшихся локтями сотрудники секретной службы, и, зажатая посредине, Салли Крэйн никак не могла взять в толк, почему администрация США, при своем всемогуществе, бессильна организовать достойную встречу полковника Октавио Мартинеса и утихомирить разбушевавшиеся страсти.

Салли была одной из тех умных и решительных женщин, которые начали во множестве появляться в Вашингтоне при президенте Картере. Белокурая (при этом волосы были ее собственными), с голубыми широко расставленными глазами и румяными щеками, она чем-то смахивала на веснушчатого ребенка, целыми днями играющего на вольном воздухе. Походка ее отличалась естественной непринужденностью, свойственной, как правило, высоким женщинам, уверенным к тому же в своей неотразимости.

Расточая улыбки и кивая на ходу тем, кого она случайно задела локтем, Салли весьма энергично пробиралась к месту, где находился Мартинес, чувствуя, что постепенно начинает задыхаться от толкучки и невыносимой летней жары. Наконец ей удалось протиснуться к дверям, где было немного посвободнее, и она стала ждать, чтобы ревущая толпа сама доставила Мартинеса к ней.

Она уже могла разглядеть его лицо в дальнем конце коридора: полковник выглядел весьма импозантно в своем берете и солдатской робе. Смуглый красавец, он демонстрировал свою ослепительную белозубую улыбку из-под пышных усов, стараясь пожать каждую из жадно тянувшихся ему навстречу рук.

Салли была хорошо осведомлена о тех сражениях, которые он вел в никарагуанских джунглях, она следила за ними со смесью профессиональной беспристрастности и сентиментальной гордости. Для нее это был человек-легенда: бывший преподаватель алгебры в средней школе, он стал свидетелем того, как его крохотная, трудившаяся в поте лица страна перешла от олигархии богатых к диктатуре бедных. Между тем он, как и прежде, продолжал раскрывать тайны синусов и косинусов совершенно равнодушным к этому юнцам. Год за годом учебники все ветшали, а ряды учеников перед его учительским столом все редели.